Даниил Андреев

«В послевоенный период я обработал и привлек в нашу антисоветскую группу ШЕЛЯКИНА Алексея Павловича – архитектора, бывшего моего соученика по гимназии, и АРМАНД Ирину Львовну – преподавательницу английского языка Московского государственного университета, с которой был знаком с 1938 года по совместной литературной деятельности.

КОВАЛЕНСКОМУ в этот же период удалось привлечь в нашу антисоветскую группу адвоката ШЕПЕЛЕВА Сергея Дмитриевича, а ИВАШЕВУ-МУСАТОВУ – художницу КУЗНЕЦОВУ Наталью Васильевну, на которой он впоследствии женился.

Перед участниками возглавляемой мною антисоветской группы я ставил задачу проведения вражеской работы среди своего окружения, а наиболее активных из них продолжал обрабатывать в направлении использования их для террора.

ВОПРОС: – Для чего специально написали в своей антисоветской книге целую главу, посвященную террору?

ОТВЕТ: – Да, к этому времени я закончил свой роман “Странники ночи”, в котором уделил большое место террористической борьбе с руководителями Советского правительства.

По-прежнему считая террор наиболее действенным методом борьбы, я, читая главу о терроре своим единомышленникам, убеждал их, что убийство Сталина ускорит войну США и Англии против Советского Союза»⁴⁸⁷.

Называя имена друзей, он, конечно, знал, что те уже в тюрьме, о них упоминали следователи.

Чуков, со слов Андреева, рассказывал, что после проведения очной ставки с «беспрерывно плачущей» женой Малютина «избиения приняли изуверский характер. Его непрерывно били ногами по коленной чашечке, и колени превратились в незаживающие язвы. Следователи совали списки знакомых и незнакомых людей и требовали называть все новых “сообщников”.

Как-то его посадили в карцер: каменный, ледяной мешок, сантиметров на 20–30 наполненный водой. Между карнизами, выступавшими у подножия двух противоположных стен, была переброшена неширокая доска. На этой прогибающейся доске, без сна, чтобы не свалиться в воду, и сидел донага раздетый поэт»⁴⁸⁸.

Чтобы добиться признаний, мучили не только допросами, избиениями, карцерами. Некий Зубков, подсаженный к Андрееву, «ужасный человек», по его словам, стоил ему «не меньше крови, чем Леонов и Комаров»⁴⁸⁹.

История с Малютиным – перед ним особенно виноватой чувствовала себя Алла Александровна – показательна. Она его совсем не знала, но в «силу глупости», как признавалась мужу, упомянула. «Именно мне, – писала она ему, – принадлежит гениальная фраза о том, что тебе он предлагал вступление в какую-то организацию, и ты от этого отказался, сказав, что твое дело – писать, и больше ничего. Я же абсолютно ничего не знала о том, к чему он имеет отношение, и прекрасно знала, что тебе он тоже сказал каких-то туманных два слова, так что и ты не знал, в чем дело»⁴⁹⁰.

Лисицына вспоминала, что следователь, предъявив обвинение, показал ей протокол, подписанный мужем, в котором она прочла: «Еще одним членом нашей антисоветской группировки была моя жена…» На ночных допросах ее заставляли вспоминать, кто и что говорил во время читок глав из «Странников ночи» десять лет тому назад.

3 сентября взяли Хандожевскую. С ней у Аллы Александровны состоялась единственная за все следствие очная ставка. На ней она говорила Хандожевской: «Да я же хотела Сталина табуреткой стукнуть, Галина Юрьевна, не вы, а я: вы же даже внимания не обратили на эти мои слова!» Позже следователь прочел ей обвинение, среди которого была статья 58/8 – террор. «Это почему?» – недоумевала она.

«– А вот такая фраза – “я бы его табуреткой”?

– Да. Я сказала, что я бы его с удовольствием по башке табуреткой треснула за то, что он сделал с Россией!

– Так, Алла Александровна, ведь это же и есть подготовка террористического акта.

– Да будет вам, Михаил Федорович, какой террор? Где табуретка, а где Сталин?

– Да разберемся мы с этим. Вы поймите, существует юридическая форма. Вы так сказали. Я – следователь. Я записал. Я же не новеллу пишу и не роман. Пишу протокол допроса.

И он меня убедил. Я потом подписывала все эти листы протоколов, даже не читая»⁴⁹¹.

У Василенко очная ставка состоялась только одна – с Ивановским.

У Угримова ни одной – заграничный след не вытанцовывался, а потому и не особенно был нужен. В результате его с женой и тещей пустили по самостоятельному делу.

Почти через три года после того, как дело Андреева завершилось, в постановлении ЦК о практике тогдашних допросов говорилось: «В МГБ укоренилась неправильная практика составления так называемых обобщенных протоколов допроса арестованных на основании накопленных следователями заметок и черновых записей»⁴⁹².