Дань саламандре

...По выходе из страшной, как яма, дворницкой – точнее, норы, притом словно бы даже тусклой – от клоповоняющих стен, протухшего жира, кошачьей мочи – я крепко держала в руке Золотой Ключик. Однако, когда в самом грязном углу двора, стараясь не привлечь ничьего внимания, я битый час проковырялась этим ключиком в обитой жестью двери, оказалось, что он не только не Золотой, а и просто не годный, потому что со ржавым замком, врезанным словно еще в допетровские времена, не совладал бы ни один ключ в мире. Однако это меня не сильно расстроило – данный результат я как раз ожидала, и мой визит в дворницкую имел главной целью не сам ключ, а устную договоренность о моем праве на ключ. Договоренность, подкрепленную некоторым количеством дензнаков, как бы забытых мной на истертой столовой клеёнке.

Следующим этапом задуманного мной мероприятия явилось отлавливание “левого”, не связанного с местным домоуправлением слесаря. Этот кудесник, получив от меня запрашиваемое количество “огнетушителя”, закусона, синих и красных купюр, а главное, много-много моего зрительского расположения (моя функция состояла в том, чтобы внимать семейным и внесемейным его сагам, овеянным мощным дыханьем алкоголизма), – этот кудесник врезал даже два замка – и в дворовой двери на черный ход, и в моей, комнатной. (Доски я предварительно отодрала сама, пока “моя двоюродная племянница” позировала в особняке барона Штиглица.) По окончании работ этот любимец дионисийских богов оставил мне соответствующие ключи. Вот они-то и оказались золотыми.

Я располагала еще достаточным временем. День рождения у неe был, как и у меня, в начале февраля, только на пять дней позже – и эта последовательность мне представлялась удачной: будь день рождения сначала у нее, она, получив мои изобретательные подношения, чувствовала бы себя не вполне ловко к наступлению моего хэппибёздея, потому что в фантазии она тягаться со мной не могла.

Все эти приготовления, проделываемые мной в ее отсутствие, доставляли мне несказанное удовольствие – не только по тем же причинам, по каким они доставили бы его любому задумавшему сюрприз дарителю, но также и потому, что у меня словно возникло, параллельно со зримой и осязаемой для девочки стороной моего быта, некое тайное существование (в том числе и внешнее, что было и для меня самой в диковину – существование с вовлечением в действие персонажей, о которых девочка ничего не знала).

У меня возникла жизнь, которую словно бы распирало от волшебно набухающих бутонов тайны. Именно такое чувство и составляет начинку суверенного времени, которое во всей полноте проживает отдельный ото всех человек.

А девочка... Девочке предстояло увидеть сияющий результат – и даже не осознать, что перед ней – лишь верхушка айсберга...

К моему счастью, на Тайной Лестнице (называть ее “черной” не поворачивается язык) электрическая проводка оказалась действующей. Это было чудом номер один, ни на что не похожим, хотя и напоминавшим невольно о классическом фильме, где на одичалой территории, в давным-давно обветшалом здании, вдруг, как ни в чем не бывало, звонит телефон. Мне осталось всего ничего – ввинтить лампочки на каждом из этажей. Там же, по разгильдяйству домоуправления, работало отопление, притом вовсю. (Да уж – “домоуправление”! Что за отъявленная пошлость – давать материалистические объяснения божественно-анонимным дарам!..)

Всякий раз потихоньку (то есть в отсутствие девочки) – отодвинув кровать, нырнув под ковер, отперев дверь и выбравшись наконец на Тайную Лестницу, – я испытывала сладостное чувство вероломства. До срока я вынуждена была скрывать другое пространство, жить там отдельно от девочки – в этом и заключалось мое коварство, хотя мне было премного грустно, что я не могу разделить с ней радость сейчас же. Меня подхлестывало дикое нетерпение, а торжество – детское, знобящее до костей – росло день ото дня – может быть, потому, что я чувствовала свою безраздельную над этой ситуацией власть».

Глава 3.

Пролом в белизне:

СТИХОВЛОЖЕНИЕ, или криптограмма беззвучия

В декабре со мной произошло нечто необъяснимое.

Я отлично помню тот день, точнее, то утро, потому что как раз выпал первый снег.

Выпавший снег всегда приносит тишину.

Особенно первый.

И не потому только, что новорожденный снежный мех жадно поглощает звуки нового для него мира. А потому что его белизна – белизна сама по себе – в полной мере тождественна тишине. Белизна есть словно бы гарантия тишины, ее визуальное воплощение, продолжение, суть.

Девочка ушла в институт, а я, отодвинув кровать, нырнула под ковер в страшных персидских розах – и...

В это «и» вмещается то, чему я затрудняюсь дать определение. Мне дано немногое: прилежно описать все компоненты явления.

...Я стояла на Тайной Лестнице в одних шлепанцах и ночной рубашке. Как уже говорилось, там топили. Мне было тепло. Потом я села на подоконник. Сидя на широком, удобном подоконнике, я глядела на простиравшуюся за окном белизну.