Дань псам. Том 1

Мы утопали среди трав и цветов
На равнине Сетангарской.
Такая краса, что невозможно воспеть.
И забываешь, что каждая пядь
Здесь пропитана кровью
На равнине Сетангарской.
Мы искали спасенья от разнотравья,
От дыхания жизни, разносимого ветром
Жаркого, будто ярая проповедь
На равнине Сетангарской.
Голос благоразумья всегда заглушает
Смехом своим цветочный ковер,
А приторный запах пьянит, усыпляет
На равнине Сетангарской.
Умрем ли среди роскоши и богатств,
Попадем ли в сырую земную темницу,
Снова ли возродимся невинно
На равнине Сетангарской?
Кто этот бог с косою в руках
Лезвием острым вершит правосудье,
Охапками из душ вынимая всю волю
На равнине Сетангарской?
И что нам, пастись подобно скоту?
Цветы молят деревья им даровать проблеск солнца,
Леса тянутся к небу недосягаемой выси,
Все реки паломниками следуют к морю,
Дождь единения ищет с кровью и плотью,
А холмы возвышаются над каждой равниной
Даже над Сетангарской.

Увы, вне нашей власти
Одолеть несправедливость.
Слишком легко красота
Затмевает нам взор…

Отрывок из «Декламации» Кэневисс Брот (?) Первое столетие Сна Огни

Словно бьющийся в агонии зверь, корабль, стеная, попытался вскарабкаться на черные скалы, но не выдержал и раскололся на части. С палубы покатились разрубленные, обескровленные тела, скрываясь в бушующей пене. На мгновение бледные конечности показывались над водой, а потом волны утаскивали их в глубину, на дно. Единственный выживший, который привязал себя к румпелю, теперь барахтался на корме среди рваных канатов, пытаясь достать нож, пока очередной вал не захлестнул разбитое судно. Просоленной, в кровавых ссадинах рукой он все-таки вытащил оружие и стал кромсать широким лезвием канаты. Задранный почти вертикально остов содрогался под ударами волн, осыпавших все вокруг белыми брызгами.

Перерезав последнюю веревку, человек упал набок и скатился к разломанному борту. От удара вышибло дух, и он, потеряв сознание, мешком выпал в бушующее море, словно труп.

Очередная волна могучим кулаком обрушилась на корабль, бездумно круша все на своем пути, затем утащила его целиком на дно, оставляя след из досок, канатов и обрывков парусов.

Воды, пенясь, в очередной раз сомкнулись вокруг черного утеса там, куда упал выживший, и все сгинуло окончательно.

В небе сходились в бою тяжелые грозовые тучи, захватывали друг друга, как борцы. На истерзанном побережье, куда ни взгляни, не было ни деревца, лишь островки травы возникали среди камней, ракушек и песка. Тем не менее с неба, подобно дождю, сыпались сухие пожелтевшие листья.

В заводи ближе к берегу тоже было волнение, но не такое сильное, как за рифами. Воду здесь мутило от поднятого со дна кораллового песка.

Именно оттуда и восстал выживший. Он повел плечами, сплюнул комок ила вперемешку с кровью и вышел из воды на берег. Ножа у него не было, но в левой руке он держал ножны с мечом – два куска бледной древесины, скрепленные полосками черного железа. Дерево растрескалось, и из щелей обильно выливалась вода.

Под падающими с неба листьями человек вышел за полосу прибоя и пристроился на кучке разбитых раковин, упершись руками в колени и свесив голову. Загадочный ливень усилился, к листьям добавилась липкая, гниющая трава.

Зверь, напавший сбоку, должен был быть в три раза крупнее жертвы, однако сильно исхудал от голода. А еще его порода обычно сторонится людей и предпочитает не нападать, но страшная пыльная буря выгнала медведя с цветущих лугов на пустынный, безжизненный пляж. Вынеси волны на берег хоть один труп, он бы поживился падалью, но, увы, черная полоса не думала заканчиваться.

Мощные челюсти сомкнулись у человека на затылке, клыки пронзили кожу и впились в череп. И все же тот вывернулся: мокрые от воды, а теперь еще и от крови, волосы оказались достаточно скользкими.