Дама в черном

— Кто знает кровь Ларсана? — ответил он. — Кто ее когда-нибудь видел? Кто знает, какого она цвета? Чтобы узнать ее, достаточно вскрыть мои вены, Сэнклер. И это единственный способ, так как мой отец не отдает своей крови так просто!

Он снова говорил о своем отце с горечью, гордостью и отчаянием: «Когда мой отец носит парик, этого никто не видит!», «Мой отец не отдает своей крови так просто!»

— Руки Бернье были в крови, и вы видели ее на руках Дамы в черном.

— Да, да, но моего отца так убить невозможно!

Он по-прежнему казался очень взволнованным и не отрывал взгляда от маленькой акварели.

— Боже мой! Боже мой! — проговорил он вдруг с рыданием в голосе. — Сжалься над всеми нами! Это было бы чересчур ужасно! Моя бедная мать не заслужила этого, и я не заслужил, и никто.

Большая слеза скользнула по его щеке и упала в чашечку с краской.

— Нет, — сказал Рультабиль, — не следует искажать изображение.

С этими словами он осторожно запер чашечку в шкаф, затем взял меня за руку и увлек из комнаты, а я спрашивал себя потихоньку, не сошел ли он и в самом деле с ума.

— Идем, — говорил он, — время пришло, Сэнклер, и отступать больше не следует. Дама в черном должна нам рассказать, что произошло с этим мешком. Ах, если бы господин Дарзак уже вернулся — все было бы гораздо проще. Но я не могу больше ждать!

Чего ждать? И почему он был в таком страхе? Какая мысль делала его взгляд неподвижным? Почему у него стучали зубы?

— Но что вас так беспокоит? — вновь не удержался я. — Разве Ларсан не умер?

И он повторил мне, нервно сжимая руку:

— Говорю вам, что его смерть ужасает меня больше, чем его жизнь! — И он постучал в дверь Четырехугольной башни, перед которой мы остановились.

Я поинтересовался, не желает ли он, чтобы я оставил его один на один с матерью. К моему удивлению, он ответил, что я не должен оставлять его ни за что на свете до тех пор, пока «круг не замкнется».

И мрачно добавил:

— Свершится ли это когда-нибудь?

Дверь Четырехугольной башни оставалась закрытой. Рультабиль постучал вновь. Наконец она распахнулась, и мы увидели расстроенного Бернье. Кажется, он не слишком-то обрадовался, снова увидев нас.

— Что вы еще хотите? Чего вам еще надо? — проворчал он. — И говорите потише. Госпожа находится в гостиной Старого Боба. Старик до сих пор не вернулся.

— Пропустите нас, Бернье, — скомандовал Рультабиль и толкнул дверь.

— Только не говорите госпоже…

Мы вошли в вестибюль, где было почти полностью темно.

— Что госпожа делает в гостиной Старого Боба? — тихо спросил репортер.

— Ожидает. Она ожидает возвращения господина Дарзака и не решается зайти в ТУ комнату. И я тоже боюсь.

— Возвращайтесь к себе, Бернье, — приказал Рультабиль, — и ждите, пока я вас позову.

Рультабиль толкнул дверь в гостиную Старого Боба. Мы тотчас увидели Даму в черном или, скорее, ее тень, так как комната была также погружена в темноту, которую едва освещали первые лучи солнца. Темный силуэт Матильды проступал на фоне окна, выходившего во двор Карла Смелого. Она не пошевелилась, увидев нас, и произнесла таким изменившимся голосом, что я его вначале не узнал:

— Зачем вы пришли? Ведь вы же были во дворе и все знаете. Что вы хотите? — И добавила с бесконечной болью в голосе: — Вы же поклялись мне, что ничего не увидите.

Рультабиль подошел к Даме в черном и почтительно взял ее за руку.

— Пойдем, мама, — сказал он, и эти простые слова прозвучали, как нежная и настойчивая мольба, — пойдем!

Она не сопротивлялась. Казалось, что, взяв ее за руку, он смог управлять ее волей по своему желанию. Однако возле двери роковой комнаты она отшатнулась всем телом.

— Нет, только не туда, — простонала она и оперлась о стену, чтобы не упасть. Дверь была заперта. Рультабиль позвал Бернье, который ее открыл и тотчас исчез.

Мы заглянули в открытую дверь. Какой вид! Комната была в невероятном беспорядке. И кровавая заря, проникающая через гигантские амбразуры, делала этот беспорядок еще более мрачным. Подходящее освещение для комнаты, в которой произошло убийство! Сколько крови на стенах, на полу и на мебели! Кровь восходящего солнца и кровь человека, которого Тоби увез неизвестно куда… в мешке из-под картофеля. Столы, кресла, стулья — все было перевернуто. Простыня, за которую в агонии с отчаянием ухватился умирающий, была наполовину сброшена с кровати, и на полотне виднелся след окровавленной руки.

Рультабиль, поддерживая Даму в черном, почти потерявшую сознание, говорил ей нежным и умоляющим голосом:

— Так надо, мама. Так надо.

Мы вошли, и он начал ее расспрашивать, усадив в кресло, которое я поднял с пола.

Она отвечала ему односложно, кивками головы или движением рук, и я видел, что с каждым ее ответом Рультабиль становился все более взволнованным, обеспокоенным и испуганным. Он пытался взять себя в руки, но это ему плохо удавалось.

— Мама, мама, — все время повторял он, обращаясь к Даме в черном на ты, чтобы ее успокоить, однако мужество покидало бедную женщину.