Выбрав платье с шелковыми лентами на рукавах, Лили позвала горничную, чтобы та помогла ей одеться. Лили решила больше никому не говорить, куда собирается.
Горничная принесла ей туфли-лодочки. Те самые, с острыми носами, в которых было невозможно танцевать. Лили вздохнула. Конечно, ей придется их надеть. По словам Эбигейл, туфли были элегантными и идеально сочетались с платьем.
Лили грациозно направилась к соседнему дому. Она не могла спешить, рискуя упасть или потерять туфлю.
Герцогская гостиная наверняка была самой большой комнатой в доме. Потому что, если бы остальные комнаты были таких же размеров, под одной крышей не разместилось бы больше одной-двух.
Свисавшие с подсвечников блестящие позолоченные шарики отражали цвета интерьера.
Яркие серьги и простое платье хозяйки дома могли показаться неуместными, если бы их не носила сама герцогиня. Она поприветствовала Лили, поблагодарив за то, что та нашла время для визита.
Как только Лили села, появился слуга с подносом.
– Недавно я гостила у своего сына Эндрю и его жены. Она пишет мой портрет. – Герцогиня улыбнулась. – У нее неплохо получается. – Герцогиня похлопала по морщинкам у глаз. – Но она забывает добавлять «природное кружево». Убрала все сеточки, разгладила мою кожу. – Она коснулась своего кольца. – А вот драгоценности сделала крупнее.
– Я слышала, что она довольно талантлива. – А еще Лили знала, что, оказывается, существовал портрет мужа Беатрис в обнаженном виде, хотя и представить себе не могла, чтобы лорд Эндрю позволил нечто подобное.
– Я хочу, чтобы она написала большой портрет трех моих сыновей. Им даже не пришлось бы позировать вместе, можно и по отдельности, а Беатрис «разместила» бы их в этой самой комнате. Я уже сделала три вежливых намека, не менее вежливо пропущенные ими мимо ушей. Уверена, они сделали бы это для меня, но мне не хочется настаивать. – Она дернула плечом и улыбнулась. – Мне кажется, в отношениях со взрослыми детьми разрешено настаивать от силы раз в год, и я стараюсь не тратить это впустую.
– Вам приходится подходить к делу математически. – Лили потягивала чай, не слишком горячий. Идеально правильный. Причем смесь сортов была составлена лично герцогиней.
– Скорее реалистично. Моих сыновей учили думать о себе. Всех, кроме герцога. Его растили, чтобы думать о других… – Герцогиня покачала головой. – Если я и совершила какую-то ошибку в жизни, так это в том, что так сурово воспитывала Эджворта. Его никогда не наказывали за ошибки, потому что ему не позволялось их совершать. С утра и до вечера рядом с ним находился наставник, который присматривал за ним.
– Но маленькие дети иногда бунтуют.
– У него не было такой возможности. Представьте, ты – вот такой, – она вытянула руку, показывая рост маленького ребенка, – и слуга вытаскивает тебя из кровати, чтобы делать уроки. А если ты сидишь на полу и отказываешься идти – как было однажды, – двое слуг поднимают тебя и сажают перед твоим отцом. Зовут твою мать. А потом, в присутствии домашнего учителя и гувернантки, все взрослые стоят вокруг тебя, обсуждая, как именно должен вести себя ребенок. – Герцогиня покачала головой. – Он был моим первым ребенком. Он должен был стать идеальным. Будущее всей семьи зависело от него.
– Он действительно кажется идеальным.
– О, – улыбнулась герцогиня, – так и есть. Он идеален. Настолько идеален, что не понимает несовершенства. Все знают, насколько он терпим к ошибкам других. Он не понимает этого, но считает своим долгом ожидать меньшего от других и проявлять великодушие. – Она с нежностью засмеялась. – Подумать только, у меня самые чудесные дети, которых только может желать мать, а я жалуюсь, что они не совершают ошибок. Даже мой младший сын, Эндрю, – эта небольшая неразбериха с портретом произошла не по его вине.
Она отвела взгляд, словно сам разговор о том самом портрете был неприличным.
Лили не поднимала глаз от чашки чая.