Дама с рубинами. Совиный дом

– Чтобы произвести скандал на весь город, да, Грета? – дополнила с едкой насмешкой бабушка. – О, как ты ослеплена! Все это теперешний сумасшедший идеализм, который мчится вперед, ничего не видя, не слушая и даже не замечая, что он опрокидывает на своем пути, лишь бы только добиться утверждения своей ложной мечты, своего фантастически превратного сентиментального мировоззрения. Впрочем, как бы ты ни истолковывала слова своего отца, я останусь при мнении, что он сам пожелал набросить покров на темные страницы своей жизни. И он должен был это сделать хотя бы ради нас, я хочу сказать, ради фамилии Маршаль. Мы ничем не заслужили, чтобы по его вине упала тень и на наше безупречное имя, чтобы о нас тоже заговорили в городе и при дворе, и это теперь, когда мы готовимся породниться с высоким кругом! Итак, прежде всего надо помешать распространению слухов о шантаже старого Ленца – злой свет всегда верит дурному, начнутся сплетни, и никакие, даже ясные как день доказательства не помогут. Спастись от этого можно разве что деньгами. Вам, правда, придется поплатиться парой тысяч талеров, но вы дадите отступного с тем, чтобы старый прожектер убрался отсюда подобру-поздорову туда, откуда он, по несчастью, явился к нам.

– А ребенок? Что станется с мальчиком, имеющим равные права с Рейнгольдом и со мной? – воскликнула, сверкнув глазами, Маргарита. – Неужели мы его прогоним из нашего дома, лишив полагающейся ему по праву части наследства, отняв у него имя, с которым он родился? И ты хочешь, чтобы я жила с этой чудовищной ложью на совести? Смогу ли я открыто смотреть в глаза честным людям, сознавая, что пользуюсь крадеными деньгами, что обманом лишила ребенка самого дорогого для человека – уважаемого имени его отца? И ты, бабушка, требуешь этого от меня, твоей внучки?!

– Глупая фантазерка! Поверь мне, этого потребуют от тебя все благоразумные люди, все те, кто дорожит честью и репутацией своего дома.

– Только не Герберт! – воскликнула со страстным протестом молодая девушка.

– Герберт? – резко переспросила с высокомерным удивлением советница. – Ты опять вспомнила детство. Дядя, хочешь ты сказать.

Получив этот выговор, молодая девушка изменилась в лице.

– Ну хорошо, дядя, – поспешно поправилась она. – Он никогда не примкнет к тем бессовестным «благоразумным» людям, никогда, никогда! Я это знаю. Пусть он сам решит.

– Боже сохрани! Не смей ему об этом говорить, пока…

– Пока что, мама? – вдруг спросил ландрат из своей комнаты.

Старуха вздрогнула будто пораженная громом.

– А, ты уже вернулся, Герберт, – смущенно проговорила она, поворачиваясь к двери. – Ты явился так неожиданно.

– Ты ошибаешься. Я давно стою здесь в дверях, только на меня никто не обращал внимания. – И с этими словами он вошел в комнату.

Ландрат был серьезен, даже мрачен, но молодой девушке показалось, что глаза его радостно блеснули при взгляде на нее.

– Я бы скромно удалился, – сказал он матери, – если бы твой жаркий разговор с Маргаритой не касался и меня. Ведь ты знаешь, что я принял на себя выяснение этого дела.

– Что же ты хочешь выяснить, когда сам убедился, что нет никаких законных доказательств? – спросила, трясясь от злости, старая дама. – По мне, так пожалуйста, проливайте свет на это позорное пятно, но чего вы этим достигнете? Тебя, Герберт, я совсем не понимаю! Ведь ясно, что если бумаги и существовали, в чем я сильно сомневаюсь, то они были преднамеренно уничтожены. Пойми, что, раздувая это отвратительное дело, ты совершаешь тяжкий грех против Болдуина.

– Как?! Ты называешь грехом мое желание загладить его вину? – рассердился в свою очередь сын. – Впрочем, мне все равно, хотел ли покойный скрыть свой поступок или нет, я вступаюсь за права живого и не допущу, чтобы его их лишили. Я уже знаю слишком много, чтобы оставить невыясненным «это отвратительное дело», как ты называешь внезапно возникший вопрос. Или ты думаешь, что я соглашусь быть пассивным сообщником тайной вины? Маргарита говорит из…

– Не повторяй мне ее бредней! – закричала советница, с ожесточением отмахиваясь от него руками. – Всякий знает, что праздной девушке достаточно малейшего повода, чтобы разыгралась ее фантазия.

Ландрат обернулся к молодой девушке.

– Не принимай этого близко к сердцу, Маргарита, – сказал он.

– С какой любовью ты ее утешаешь! – насмешливо отозвалась мать. – Ты, кажется, становишься нежным дядей, хотя прежде не чувствовал ни малейшей симпатии к старшей дочери покойной Фанни. Пусть так. Идите оба против меня, которая одна не потеряла головы. Меня вы не убедите, пока я не увижу документов.

– Ты хочешь видеть документы, мама? – спокойно и твердо спросил Герберт. – В Лондоне, вероятно, не сгорели церковные книги.

– О боже! Этим ты хочешь сказать, дядя, что мой отец сам уничтожил бывшие у него бумаги? – воскликнула с каким-то тихим отчаянием Маргарита. – Это неправда! Он этого не делал! Я буду защищать его до последнего и бороться против такого позорного подозрения! В Лондон не понадобится ехать, в этом я твердо уверена, бумаги должны быть здесь, надо только лучше поискать.