Джен долго изучает свой бокал, а когда снова поднимает глаза, они полны слез. Мне вдруг вспоминается лицо Элис и ее слезы, капающие на мой живот и ноги, но я тут же опускаю створки, задергиваю занавес — и без того тошно. Две аварии сразу мне не потянуть.
— Это страшные слова. Ничего страшнее ты мне в жизни не говорил.
— Ты сама хотела разговаривать. Вот, разговариваем.
Я уже не помню, какие именно слова только что произнес. Я даже не уверен, что произнес именно то, что хотел. Но твердо знаю, что хотел сделать ей больно. С тех пор как я узнал, что ребенок мой, — а прошло неполных два дня, — я стараюсь о нем не думать. Он для меня ирреален. Но тут важен выбор слов. Скажи я, что ребенок пока ирреален, Джен понимающе кивнет и продолжит крутить шарманку про то, как мы, его будущие родители, должны между собой сотрудничать. А у меня и без того голова раскалывается. Обрубки моей жизни крутятся в ней, точно отпиленные циркулярной пилой, а пила все жужжит и вот-вот распилит надвое — нет, на мелкие куски! — меня самого. Это неотвратимо и необратимо.
— Хочешь знать, почему я сошлась с Уэйдом? — тихо спрашивает Джен.
Как же ей ответить?
— Не хочу.
— Когда погиб наш ребенок, мне было плохо, очень плохо. У меня была потребность горевать, оплакивать его, а ты вел себя как ни в чем не бывало. Ну, почти как ни в чем не бывало. Типа: да ладно, Джен, другого сделаем.
— Ты преувеличиваешь.
— Ненамного.
— Ясно. Значит, постель Уэйда — самое место, чтобы оплакивать ребенка.
Один из фото-ниндзя роняет металлический шест, и он с грохотом катится по мраморному полу. Джен вздрагивает. Парень, чертыхнувшись, подбирает шест. Тут же, откуда ни возьмись, появляется распорядительница и принимается его отчитывать. На мой взгляд, чересчур сурово.
Джен пристально смотрит на меня:
— Ты избегал моих взглядов, перестал до меня дотрагиваться. Словно наказывал за то, что я тебя подвела, не сумела сохранить твоего ребенка. Было ясно, что, пока мы не заведем нового, я тебе больше не нужна. Ты меня стер ластиком.
— Неправда.
— Ты не обнимал меня, не плакал вместе со мной. Только отворачивался и говорил, что все образуется и что мы попробуем снова, как только я буду готова.
— Я просто пытался тебя успокоить. Я же знал, как много значит для тебя ребенок.
— Возможно, ты и пытался меня успокоить, но я чувствовала только одно: я тебя подвела. А Уэйда я не подвела. Вот такой получился расклад. Плохой расклад, знаю. Но так вышло. Уэйда я не подвела, и он хотел меня, а не ребенка от меня. Поэтому меня к нему и отбросило.
Я размышляю над ее словами, пытаюсь вернуться в те дни, дни после рождения нашего мертвого ребенка, но ничего не помню, все как в тумане…
— Ты мне ничего не говорила.
— Мы были с тобой на разных планетах. Я горевала по погибшему ребенку.
— Я тоже.
— Ты только и делал, что смотрел на календарь и спрашивал врачей, когда можно делать вторую попытку. Вот ты говоришь, что пытался меня успокоить, и так оно, наверно, и было. Но мне в тот момент казалось, что ты меня бросил, ушел вперед, без оглядки. И где-то в дороге перестал воспринимать меня как свою жену. Я для тебя была матерью твоего умершего и, возможно, будущего ребенка. — Она сцепляет пальцы и, покачав головой, с горечью улыбается. — Если вдуматься, это на самом деле ужасно. Мне так важно было быть с тобой, быть твоей женой, а ты видел во мне только неудавшуюся мать. А теперь, по иронии судьбы, мне важно, чтобы ты увидел во мне мать твоего ребенка, а ты видишь только неудавшуюся жену.
— Так все складно звучит. Ты много об этом думала.
— Время есть, я же никуда особенно не хожу.
— Но ты напрасно ничего мне не говорила.
— Говорила. Ты меня не слышал.
— В конце концов услышал бы. Надо было повторять, пока не услышу.
— Может, ты и прав.
— Тогда был шанс все исправить! — Меня охватывает внезапная ярость. — Мы могли все исправить! А ты сдалась. Нашла себе другого даже прежде, чем я понял, что у нас что-то не так. Это мог быть наш ребенок.
— Это и есть наш ребенок. Наш с тобой ребенок.
— Нас с тобой больше не существует. — Я вскакиваю, намереваясь уйти. — Мы чужие люди. Я не готов растить ребенка с чужим человеком.
— Джад! — умоляюще восклицает она. — Мы наконец разговариваем. Сядь, прошу тебя…
Я слышу, как притихли стюардессы, почуяв, что в непосредственной близости от них разыгрывается маленькая драма. Я бросаю последний, долгий взгляд на Джен, на ее усталое, отчаянное лицо:
— Я не готов.