Дальше фронта

Двойник ее изъял непонятным способом, чтобы так, возможно, даже против воли своих хозяев, дать знать своему аналогу, что все случившееся не бред, а реальность?

Или он все же выкурил папиросу сам, находясь в забытьи, а окурок выбросил в окно?

Если исходить из пресловутого принципа Оккама, такое объяснение ближе к истине.

Вернувшись домой, Ляхов старательно пытался не думать о «белой обезьяне». Проверка состояния дел с банковским счетом оказалась столь же амбивалентной (Прим. автора — ситуация, допускающая противоположные по смыслу, но одинаково убедительные трактовки). Последующие события оставляли слишком мало времени для праздных размышлений.

А вот сейчас, кажется, время пришло.

Исчезая, двойник сказал — зови, если что. Если что? И как звать? Не в форточку же кричать? Хотя наверняка должен быть более надежный способ, причем известный им обоим. Иначе бы двойник не предложил.

Ну да, наверное, нужно сделать так…

Глава 22

Ляхов привел себя в состояние уверенности. Уверенности в успехе. Он умел это делать, но не всегда. Обычно требовалась какая-то сильная мотивация, подкрепленная вдобавок удачным стечением обстоятельств, то есть фактором, от него не зависящим.

Так, например, бывало на спортивных соревнованиях, которые ему позарез хотелось выиграть. Вообще-то он был достаточно равнодушен к славе, как таковой, и какой-нибудь жетон, значок, медаль, титул чемпиона курса, университета, города для Вадима значили не слишком много, и только ради него призывать на помощь запредельные силы он не пытался.

А вот если, допустим, за ним с трибун наблюдала девушка, мнение которой в этот исторический период было важнее всего, тут, бывало, таинственный механизм включался, и, выходя на рубеж, Ляхов знал, что сейчас вот будет так, как он задумал. И побеждал соперника, объективно не в пример сильнейшего.

Таким же образом он ухитрился выжить в бою на перевале и пробить усилием воли пленку времени.

И сейчас он заставлял себя возжелать встречи с двойником из всех ему доступных сил, старательно внушая, как важна эта встреча.

…Он находится в безвыходном положении и в этом мире и в том, против него ополчаются неведомые силы, надо непрерывно ждать подвоха со всех сторон, самый близкий человек может внезапно оказаться врагом, Шлимана нет, и как найти его — неизвестно, Розенцвейг со своими покойными сотрудниками в любой момент способен учинить любую пакость.

Одиночество, гулкое, звенящее, засасывающее одиночество. Из него нет выхода, пропасть между ним и нормальным, теплым, благожелательным миром все углубляется. Того мира, в котором Вадим с детства чувствовал себя спокойно, уверенно, защищенно, больше нет. Ветры истории вот-вот разнесут его, как соломенную избушку поросенка.

А сам он сейчас, как серфингист, которого шквал уносит в открытый океан, и берег уже почти не виден, и нет возможности позвать на помощь!

Картина получалась убедительная, Ляхову действительно стало тоскливо и зябко, пальцы чувствовали мокрую и скользкую поверхность доски, за которую он цеплялся из последних сил. Да, а ведь еще акулы! Сейчас его вынесет за рифовый барьер, а там уже шныряют в синей глубине жуткие белые тени!

Только одно может его спасти! Если не это — больше ничего! Единственный друг, которому можно доверять, как самому себе, который, если Вадим погибнет, тоже не сможет жить! Он должен услышать его безмолвный вопль о помощи, кинуться к вертолету или глиссеру, догнать, выхватить из воды, и тогда все снова будет хорошо. Горячий пляж, ласковое море, бунгало в тени кокосовых пальм, джин с грейпфрутом… Иначе — холодная бездна, зубы ненасытных и безжалостных акул…

Невероятным усилием Ляхов сумел рвануться вперед и вверх, поймал равновесие, выпрямился на доске, замахал руками в сторону тающего в дымке острова, беззвучно закричал, разрывая легкие, зная, что сил на вторую попытку не будет…

— Да уж, постарался ты на славу! — По ту сторону стола, совершенно как бы из воздуха, возник, соткался альтер эго, одетый в тот же, что и прошлый раз, пятнистый комбинезон. Смотрел на Вадима, как ему показалось, с почтительным удивлением: — Я и не знал, что ты так умеешь…

Ляхов облегченно выдохнул. Грудь и гортань болели, будто он на самом деле перекрывал своим криком свист ветра и трехкилометровое расстояние до берега. Перестарался, пожалуй, ну а, с другой стороны, будь его усилие не столь отчаянным, на разрыв аорты, ничего могло и не выйти.

— А ты разве не умеешь? — Он поймал вздрагивающим огоньком конец папиросы, глубоко затянулся.

— Может, и умею, да никогда не пробовал. Ты же не забывай, я — это не совсем ты. Мы аналоги, а не молекулярные копии…

— Сегодня ты никуда не торопишься или опять исчезнешь на полуслове?