Дальгрен

Эрнст Новик – автор ряда рассказов и новелл, составивших сборник «Камни» («Винтедж пейпербэк», 387 с., $2,95), в том числе не раз публиковавшейся в антологиях повести «Памятник», страшной символической истории психологического и духовного распада ожесточившегося австралийского интеллектуала, который переезжает в растерзанный войной немецкий городок. Мистер Новик рассказал нам, что, хотя популярность его зиждется на этой тоненькой книжице пронзительной прозы (по оценке вашего редактора), ему самому она видится, по сути, экспериментом первых трех послевоенных лет, когда он пережил период разочарования в своем первом литературном поприще – поэзии. Так или иначе, популярность «Камней» и «Памятника» привлекла внимание публики к трем стихотворным сборникам, опубликованным в тридцатых и сороковых, а затем выпущенным под одной обложкой в «Собрании стихотворений 1950» (издано в Великобритании «Фейбер и Фейбер»). Напомним здесь тезис, неоднократно повторенный всевозможными критиками: многие литературные современники Новика подмечали отчаяние эпохи до, во время и после Войны, однако Новику как никому другому удалось пролить на него свет, во многом отчетливо выявивший корни нынешнего кризиса. Начав работать в двадцать с небольшим лет, к сегодняшнему дню Новик написал эссе – философских, литературно-критических и по случаю, – которых хватает на несколько томов. Все они отличаются ясностью и отвагой видения. В 1969 году он выпустил длинную поэму «Паломничество» – труд глубокомысленный, сюрреалистический, зачастую удивительно смешной и, невзирая на все свое поверхностное кощунство, глубоко религиозный. После выхода еще нескольких сборников эссе в 1975 году был издан «Риктус», сравнительно скромный сборник коротких стихотворений, написанных за тридцать с лишним лет после Войны.

Новик, тихий и чурающийся публичности эрудит, почти всю жизнь странствовал по Европе, Северной Африке и Востоку. Работы его изобилуют образами, позаимствованными у маори и многочисленных культур, которые он с характерной проницательностью наблюдал и исследовал.

Новик приехал в Беллону вчера утром и не знает, сколько планирует здесь пробыть. На наш вопрос он, скупо улыбнувшись, ответил: «Ну, неделю назад я сюда не собирался вообще. Но пожалуй, рад, что собрался».

Для нас весьма почетно, что человек, достигший таких высот в сфере английской словесности, предмет всемирного восхищения…

– Ты что делаешь? – пробубнила она, отпав от него.

– Читаю газету. – Локти сморщило травой. Он сполз с одеяла до самых бедер.

– Уже вышла? – Она подняла голову в дымке заспанных волос. – Что, уже так поздно?..

– Вчерашнюю.

Она уронила голову обратно.

– В этом беда с ночевками на воздухе. Никак не проспать дольше пяти утра.

– Я думаю, уже восемь. – Он разгладил смятый низ полосы.

– Про что, – открыла глаза и сощурилась, – ты читаешь?

– Новик. Поэт.

– А, точно.

– Я с ним встречался.

– Правда? – Она снова подняла голову и перевернулась, содрав одеяла с его ноги. – Когда?

– У Калкинза.

Она подобралась к нему поближе, горячим плечом к его плечу. Под заголовком «В ГОРОДЕ НОВИК!» – фотография худого седоволосого человека в темном костюме с узким галстуком: он сидел в кресле, скрестив ноги и с такой гримасой, будто ему слишком ярко светят в лицо.

– Ты его видел?

– Когда меня побили. Он вышел и мне помог. Из Новой Зеландии; мне и показалось, что у него какой-то акцент.

– Я говорю: Беллона – маленький городок. – Она поглядела на фотографию. – А почему тогда тебя не впустили?

– С ним еще кто-то был – вот он развонялся. Негр. Фенстер. По гражданским правам, что ли?

Она сморгнула:

– Ты и правда с кем только не встречаешься.

– С Фенстером лучше бы не встречался. – И он фыркнул.

– Я же рассказывала, у Калкинза там уикенд за городом. Только этот уикенд семь дней в неделю.

– А как он успевает в газету писать?

Она пожала плечами:

– Как-то успевает. Или поручает кому-то. – Она села и похлопала по одеялам. – А где моя рубашка?

Ему понравилось, как у нее трепещут груди.

– Вон туда зарылась. – Он посмотрел в газету, но читать не стал. – Интересно, а Джордж у него бывает?

– Не исключено. Он же давал интервью.

– Мммм.

Ланья снова упала на траву:

– Ч-черт. Не может быть, что позже пяти утра. Ну ты сам подумай.

– Восемь, – постановил он. – По ощущениям – полдевятого. – И проследил за ее взглядом в сгустившийся дым над листвой. Снова опустил глаза – а она уже улыбалась, хватала его голову, притягивала ее за уши, покачав, к себе. – Он засмеялся ей в кожу: – Кончай! Отпусти!

Она медленно прошипела:

– Ой, я бы сейчас, – перевела дыхание, когда его голова отстранилась, прошептала: – еще поспала… – и локтем закрыла лицо.

Он погрузился в бронзовые кудряшки у нее под мышкой и распустил веки, лишь услыхав невнятный лай.

Он в недоумении сел. Лай пронзал даль. Он поморгал и в яркой тьме под веками брызнула масляная пыль. Недоумение обернулось удивлением, и он встал.

Одеяла опали по ногам.

Он ступил на траву, нагишом в мареве.

Собака вдалеке запрыгала и свернула в расселину меж холмов. За собакой шагала женщина.