Дальгрен

– Я росла в огроменных домах. Некоторые – почти как у Роджера. Один раз, когда я училась в пансионе, дядя разрешил на мой день рождения позвать гостей в летний дом. День рождения пришелся на длинные выходные, и мне разрешили позвать десять человек, с вечера четверга до середины воскресенья. В Школе Ирвинг – это школа для мальчиков, по соседству с нашей – был один парень, Макс его звали, и я считала, он фантастический. Из бедной… ну, небогатой семьи. Учился на стипендию. Умный, чуткий, мягкий… и роскошный – я в него была, наверно, влюблена! Мне бы вполне хватило зазвать его на выходные одного. Но пришлось планировать праздник; и я все спланировала для Макса. Позвала двух девчонок, которые обожали слушать разговоры умных парней, – я тогда слушала не очень хорошо, а чесать языком Макс умел. Позвала совершенно отвратительного цветного мальчика – Макс говорил, что им восхищается, потому что мальчик был вторым в дискуссионной команде и никогда-никогда не лажал. Я обыскала четыре школы – подбирала самых чудесных и обаятельных людей, которые его развлекут, и дополнят, и составят правильный контраст. Из каждой группки – только по одному, чтобы, знаешь, они не корешились парочками, несъедобной такой клецкой в этой сборной солянке. Выходные получились ни к черту. Все прекрасно провели время и еще два года потом спрашивали, когда я планирую повторить. Все, кроме Макса. Полет на аэроплане, лошади, лодки, служанки, шоферы – для него все это было чересчур. Четыре дня только и твердил «спасибо» и «елки-палки». То и другое – раза по сорок четыре. Нет, понятно, мы тогда были очень юные. Еще бы пару лет – и он, наверно, стал бы социалистом каким-нибудь, против этого всего бы восстал. И нормально! Я позвала людей, которые умели спорить. Хоть как-то пообщались бы. Не знаю… может, я до сих пор еще юна. – Она резко перевернулась. – Я бы сейчас могла быть пожилой женщиной из французского романа восемнадцатого века. – Перевернулась обратно. – Двадцать три! Ужас, да? А говорят, что у двадцатого века пунктик на молодости. – И она хихикнула ему в грудь.

– Хочешь теперь мою историю послушать?

– Угум. – Он почувствовал кивок.

– Про то, как мне было двадцать три. Твой ровесник.

– Излагай, дедуля. Это года через три после того, как ты из психбольницы выписался?

– Нет, это про приличные дома. – Он нахмурился. – Как-то летом я катался туда-сюда вдоль побережья Залива, головняком на креветочных траулерах.

– Что такое головняк?

– Это кто моет посуду и отрывает креветкам головы. Короче, меня только что уволили во Фрипорте, и я сидел ждал, когда меня подберет другое судно…

– А почему уволили?

– Меня укачало. Закрой рот. Короче, я сидел перед кафе – больше там заняться было особо нечем, – и тут в клубах пыли подкатывают такие два парня на черный «триумфах». Один орет: мол, знаешь, где дорожные чеки обналичить в этой дыре? А я там торчу три дня – ну и объясняю ему, где банк. Он говорит: залезай, и я им показываю, куда ехать. Ну, разговорились; он на юриста учился в Коннектикуте. Я ему рассказал, как ходил в Колумбию. Он свой чек обналичил и спрашивает, не хочу ли я с ними, а это получше было предложение, чем комната за два бакса, которых нет, так что я говорю: ага. Толпа ребят жила там на острове, чуть поодаль от берега.

– Как в коммуне?