Дайте точку опоры

На втором этаже он позвонил. Короткий, дребезжащий звук электрического звонка не оборвал по ту сторону двери говора, смеха. Но тотчас послышались неровные шаги за дверью, они приближались томительно, долго. Звякнула защелка английского замка — вырос подполковник. Возбужденное от вина и пения лицо. Держась за дверную скобу, хозяин смотрел близорукими глазами на гостя, освещенного, щурившегося на площадке, и с языка хозяина, кажется, готов был уже сорваться вежливый вопрос: «Вам кого?» Вдруг лицо его дрогнуло:

— Алексей Фурашов! Легок на помине! — И шагнул на порог, до хруста сжал сильными руками. Но в следующую минуту, слегка отступив к двери и держа Фурашова за плечи, заговорил веселым, радостным баритоном: — Ты ли это, бакалавр? Вот, старик, сюрприз преподнес! Истинный Чацкий: «Три года не писал двух слов и грянул вдруг, как с облаков!» Идем же, идем!

Взяв чемодан из рук Фурашова и не слушая его несвязных смущенных извинений — не знал, мол, что гости, — хозяин тащил его за рукав по коридору, повторяя на ходу:

— Ай да старик, сюрприз так сюрприз!

Удивление и радость его были искренними, неподдельными. А от знакомого обращения «старик» на Фурашова повеяло далеким и близким, воскресившим мгновенно почти шестилетнюю совместную учебу в академии, их дружбу — неяркую, но крепкую, деловую. «Не изменился, остался тем же Костей-душой», — подумал Фурашов. Догадки и предположения, какие строил еще пять минут назад о возможных превращениях товарища, теперь уже не инженера, а военного журналиста, подписывавшего свои статьи в военной газете не просто Коськин, а Коськин-Рюмин, — эти предположения и все сомнения — стоило ли идти с вокзала? — улетучились.

За открытой стеклянной дверью в конце коридора громко говорили и смеялись, доносился стук ножей и вилок. Обернувшись, Коськин хитровато улыбнулся и, закрывая своей плотной крупной фигурой Фурашова, встал в дверях, поднял руку. Через плечо его Алексей увидел квадратную комнату, компанию за столом, и удивился не меньше, чем Коськин при встрече: из десятка человек за овальным столом под розовым абажуром добрая половина — друзья-товарищи! Это уж действительно сюрприз! Ближе всех к двери в расстегнутой тужурке сидел высокий манерный Всеволод Шухов, «гнилой интеллигент», как звали его на курсе. Невысокий Кузьминский, подслеповатый, с плоским монгольским лицом, чему-то громко смеялся, поблескивая очками. Сутуловатый Кондрашов лениво жевал, глядя в тарелку перед собой. Фурашов неожиданно вспомнил, как капитан Кондрашов, молчаливый, немногословный, даже на экзаменах вел себя совсем необычно — отвечал медленно, тихо, с каким-то внешним поразительным безучастием, но неизменно даже у самых придирчивых преподавателей получал высший балл…

Фурашов почувствовал, как от волнения и радости чаще забилось сердце. Хозяин с поднятой рукой выждал, пока в комнате наступило относительное молчание — кое-кто уже заметил появление гостя, — объявил:

— Инженер-подполковник Фурашов, Алексей Васильевич!

Опустив руку, он отступил в сторону, открыв смущенного, все еще щурившегося товарища. Стулья задвигались, друзья подходили, обнимались.

— Алешка! Фурашов!

— Какими судьбами, бакалавр?

Он пожимал руки, не успевая отвечать на вопросы. Видел он здесь и незнакомые лица.

Через минуту Фурашов уже сидел за столом. Кто-то подвинулся, освободил место, и он оказался рядом с четой Умновых. Ах, Сережка, Сережка, все такой же сосредоточенный, серьезный, в очках с тонкой серебряной оправой! Он, пожалуй, не изменился за эти три года. Сидел и не знал, что делать со своими руками — то положит их на стол, то уберет на колени. Тарелка перед ним стояла полная закуски — он, похоже, не дотрагивался до еды. Раскосые, узко прорезанные глаза Сергея посматривали из-под очков со сдержанным вниманием. Тут же была его Лелечка — маленькая, живая хохотуха с подвижными бровями. Вот и сейчас она громко смеялась какой-то шутке своего соседа. Алексей вспомнил, что в их троице самым популярным был Сергей — Гигант, как прозвали его за сообразительность, математический дар. Даже существовала единица усидчивости — «умнов». Оценивали в шутку друг друга: усидчивость в полумнова, в два, три умнова…

За столом снова стало шумно, оживленно. Пили за праздник, за встречу, за будущее назначение Алексея. Когда узнали, что Фурашова назначили в Москву, кричали «ура». Костя старался больше всех. Порозовевший от выпитого, в белой рубашке, он сиял широкой, несдерживаемой улыбкой хозяина, довольного собой и гостями. Алексей приметил седину, густо припорошившую виски Кости, и с грустью подумал: «Вот у него уж, кажется, работа без особых забот — журналист. Годы берут свое?..»