Дайте точку опоры

Фурашов невольно повел взглядом по рядам сидевших в кабинете. Только двое казались спокойными, равнодушными: пожилой крупноголовый инженер с широким, будто перебитым носом, сидевший напротив стола главного, и молодой парень в пестрой стиляжьей бобочке, задумчиво глядевший в окно. Остальные взирали на начальство в строгом ожидании. Глаза Сергея Умнова под очками смотрели с обожанием и вниманием.

Бутаков продолжал стоять, чуть откинув голову назад. Что-то картинное было в этой позе. Опущенные веки словно удлиняли и без того высокий бледный лоб, на виске напряженно вздулась короткая синеватая жилка.

Наклонившись к уху Алексея, генерал шепнул с веселыми нотками:

— Вижу, узнаете Бориса Силыча?

Алексей смущенно кивнул, и в ту же секунду дрогнули ресницы главного, глаза раскрылись, слабая, как после сна, улыбка тронула узкие губы…

Бутаков говорил оживленно. Холодноватость исчезла с лица, короткая жилка на виске, кажется, напряглась больше. Чистая кожа в такт, видно, каким-то острым мыслям мгновенно сбегалась короткими горизонтальными складками на лбу. Живость, острота речи, не широкая и не простоватая улыбка делали Бутакова привлекательным и симпатичным, хотя эти же оживленность и улыбка, разгоняя по лицу морщины, отчетливо выдавали и возраст профессора — за пятьдесят…

Бутаков говорил о начавшихся испытаниях системы «Катунь» на полигоне, давал высокую и, казалось, объективную оценку технике. Перешел к испытаниям последних дней, — они вступили в новую стадию: от автономных — отдельные проверки аппаратуры станции и ракетно-стартового оборудования — к совместным испытаниям всего комплекса. Бегло оглядев сидевших вдоль стены, задержал взгляд на тех, кто был за столом, — на чужих, но задержал ровно настолько, чтобы привлечь внимание, и раздельно, хотя и без нажима, сказал:

— Имею честь доложить: вчера, двадцать третьего мая, в семнадцать тридцать произведен успешный пуск телеметрической ракеты. Параметры ее траектории в районе парашютной мишени не оставляют сомнения в торжестве идей, заложенных в «Катуни».

В кабинете сорвалось несколько хлопков. Бутаков их, верно, ждал, с достоинством примолк. Хлопал в возбужденной горячности, выгнувшись на стуле, Сергей Умнов; хлопал тот молодой человек, что смотрел в окно, да еще двое-трое из сотрудников КБ. Гривастый седой мужчина, сидевший почти напротив Фурашова, только повел большой головой, словно в непонятном замешательстве: что происходит?

Выдержав паузу, Бутаков вытер в местах залысин голову и, пряча платок в карман брюк, сказал:

— Итак, можно утверждать, что успешным начальным испытанием «Катуни» история глаголет: мы перешли рубежи, вступив в век новой техники — ракетной!

Опять слова его покрыли хлопки. Теперь их больше.

— Отклонения, повторяю, получены идеальные, — возвышая голос над хлопками, продолжал Бутаков. — Вот Сергей Александрович — герой, он совершил исторический пуск.

Умнов, краснея — на него оглядывались, — заерзал на стуле.

Локоть Сергеева скользнул со стола. Фурашов невольно покосился на генерала. Уголок его губ чуть приметно, точно в тике, подергивался: Сергеев старался спрятать улыбку.

— Знаем, знаем, Борис Силыч! — подал он голос. — Главком и Военный совет направили телеграмму. Кроме того, они уполномочили меня поздравить коллектив с победой. И в то же время не все так благополучно — мы тоже получили отчет об испытаниях. Окончательная обработка пленок контрольно-записывающей аппаратуры расчетным центром еще не закончена, значит, судить об идеальности отклонений рано. Кстати, мы обеспокоены неустойчивостью работы станции наведения: почти неделю готовились испытания, трижды отменялись пуски… И потом — парашютная мишень не скоростной самолет. Словом, не будем упреждать выводы…

Генерал умолк, смотрел спокойно, уголок губ больше не дергался.

Бутаков пружинящей походкой прошелся вдоль стола и, снова остановившись, улыбнулся понимающе и вместе с тем как бы перед всеми извиняя неведение Сергеева, — на белом лбу собрались короткие, но глубокие складочки.

— Что поделаешь, первооткрывателям уготована судьба: идти от незнания к знанию! Но, Георгий Владимирович, это не представляется нам чем-то вроде вещи в себе. Я бы сказал — просто дело времени. Небольшого, к тому же. Принципиальное решение не вызывает сомнений. Тут я бы бросил камешек в огород нашей электровакуумной промышленности: опыты, проведенные в конструкторском бюро, говорят, что электровакуумные приборы иногда не выдерживают никакой критики по стабильности параметров и срокам работы. Но мы изыскиваем возможности дополнительной стабилизации схемы, и эта работа успешно продвигается. Не так ли, Сергей Александрович? — обернулся он к Умнову.

— Работа подходит к концу, — глухо отозвался Умнов.

Эта упрямость, «бычковатость» — Фурашов знал — появлялась у кроткого и тихого Сергея Умнова всякий раз, когда его отвлекали от какой-то мысли.

Сейчас, подумав об этом, Фурашов невольно улыбнулся. И Сергеев, перехватив его взгляд, тихо спросил:

— Коллега ваш?

— Друзья… Гигантом в академии звали.