Дагда – бог смерти

Однако в глубине души Елена давно уже возненавидела эти поездки на дачу. Обещавшая когда-то стать местом беззаботного отдыха и покоя, дача на деле превратилась в чудовищную, трудоемкую повинность. Да и Елена, чего греха таить, изменилась… Она не хотела об этом думать, но иногда, в редкие минуты просветления, понимала, что держится за эти шесть соток, как утопающий за соломинку. Только необходимость время от времени приезжать сюда и вкалывать, как проклятая, еще удерживает ее на краю бездны, не дает с головой окунуться в алкогольное забытье, которое легко может закончиться – она знала! знала! – вечным сном. А сына дождаться хотелось. Не хотелось умирать, не повидавшись… Если бы знать, что с ним, где он… Михаил и прежде-то не очень посвящал ее в свои дела, а теперь уж и вовсе отрезанный ломоть… Славу Богу, доходили порой до нее весточки от него – передавал он ей, обычно через чужих, полузнакомых людей приветы, сообщал поначалу, что, дескать, скрывается от военкоматов, а потому не может дать свой адрес, пусть, мол, она не переживает, у него все нормально… А потом – как обухом по голове – докатилась до нее весть, что сидит он в тюрьме, в далеких краях, подвел его кореш, который затеял драку, а замели его, Михаила… И письмо она и впрямь получила – то самое, о котором говорила Женьке, написанное левой рукой и переданное опять же с оказией… Впрочем, в ее мозгу, неуклонно разрушаемом алкоголем, нередко все мешалось и путалось. И попытайся кто-нибудь выяснить, что из тех россказней о сыне, которые слышали от нее окружающие, было реальностью, а что существовало лишь в ее воображении, она бы и сама не смогла с уверенностью ответить. Порой перед ее глазами всплывали отрывочные картины того злосчастного дня, когда ее Мишку провожали в армию, и когда он столь неожиданно – если верить Володьке – принял решение закосить от этой самой армии, и она начинала нещадно винить себя за то, что даже не смогла по-человечески проститься с сыном. Но прилив вины так же быстро, как наваливался, откатывал: она легко утешалась тем, что все равно ни в ее власти, ни в ее силах было изменить что-либо – ни тогда, ни сейчас. Судьба, – говорила она себе. И очень бы изумилась, и принялась бы возражать с пеной у рта, если бы кто-то сказал ей, что эту судьбу всю жизнь она творила сама, своими собственными руками.

В выходные дни Елена не знала покоя с раннего утра. Поднявшись ни свет, ни заря, она начинала сборы, долго раздумывая над тем, стоит ли брать с собой то или другое, рассовывала продукты по истасканным полиэтиленовым пакетам, заталкивала весь этот скарб в старенький, выгоревший на солнце за долгие годы, рюкзак. Без завтрака, наскоро выпив пустого чаю, она пускалась в долгий путь, казавшийся ей теперь чуть ли не девятью кругами ада.

Сперва до станции, пересаживаясь с троллейбуса на автобус и ожидая каждого по сорок минут на остановках, потом целый час в электричке, до своего Орехово, в переполненном, грязном вагоне, с такими же, как она, неприкаянными дачниками. Может, и легче все было бы, будь с ней рядом Михаил. Ведь для кого она всю жизнь так старалась, для кого купила этот треклятый дом? Для него, конечно. Все надеялась – отслужит, женится, внуки пойдут… Будет, с кем понянчится на природе, свежими ягодами да овощами накормить. Да вот не вышло… И даже теперь она еще надеялась, верила – вернется Мишка, возьмется за ум. Вот и тянула на себе все это, давно опостылевшее, почти непосильное уже хозяйство.

Всякий раз, втягиваясь в унылый еженедельный ритуал, Елена подумывала – а не плюнуть ли на это дачное хозяйство? Иногда, когда бывало совсем невмоготу, она, наблюдая со стороны за нехитрым старушечьим бизнесом вроде продажи сигарет или самосвязанных носков, примеряла это занятие на себя и находила его куда более выгодным и менее хлопотным, но…

Не для меня это. Да и Михаил, глядишь, вернется. Ну, куда я дом продам?

Вернется… вернется… вернется…

Как перестук колес, как тиканье часов, билась у нее в сердце надежда и не позволяла бросить надоевший, поглощающий последние силы, дом.

«Да и не одна я такая, – утешала она себя. – Вон, в нашем садоводстве, все так живут».

А соседи по садоводству, судя по тому упорству, с которым они разрабатывали свои участки, отчасти разделяли ее мнение – лучше летом надорваться, но потом ползимы жить на своих, честно заработанных, запасах. Правда, и здесь разные люди жили по разному – у кого-то и урожай получше, у кого-то и дом крепче, кто-то себе личный колодец соорудил, а то и водопровод провел. Были в садоводстве и свои дрязги, свои ссоры, свои сплетни, а как же без этого? Но этот маленький мирок, в котором Елена Бурчилина проводила летние месяцы, все же отвлекал ее от постоянного, нескончаемого одиночества и пьянства. То с Алькой, то еще с кем… Так и жила, без смысла и цели, в ожидании сына, который… Она боялась признаться себе, но иногда понимала – быть может, никогда не вернется.

Так или иначе, деваться ей все равно было некуда.