Дача на Петергофской дороге

Не оттого ли, что на юношей солнце светит чуть-чуть не с вчерашнего дня? Не дается Колизей — прочь старика! Не лучше ли бросить кисти, собраться в кружок и дружно, как водится, побранить наставников, похвастать глазками своих любовниц, — взять волю хоть на короткий срок и дать волю языку, воображению и сердцу?

Дело! Единодушие оказалось беспримерное. Только один из артистов^{46}, русский по рождению, итальянец по страсти к искусству, не бранил Колизея, не роптал на учителей, не хвалился глазками милой, а трудился молча над заданной работой. Но его не забыли товарищи и закричали ему:

— Что ты там зазевался, синьор Кости´!

Так обыкновенно превращали они имя Константина Л. Константин не отвечал; в эту самую минуту ему удалось схватить счастливую игру луча в расселине здания; сильно билось сердце юноши, лихорадочная дрожь бежала по телу, между тем как послушная кисть переводила на бумагу портрет седых развалин; но вопрос повторился хором, и вслед за тем раздались веселые восклицания.

Константин оглянулся. Что же дальше? Отчего такой припадок радости? Недаром, ей-ей!

Вон видите, там, по дороге из В***, идет толпа девушек; они спешат в город, на торг, с плодами, молоком, птицей и яйцами; день воскресный, много надо всего: в праздничный день много едят. Набожные старушки угощают своих аббатов, артисты гуляют, англичане путешественники также особенно торжествуют воскресенье: так мудрено ли, что и девушек много идет по дороге к старому Риму?

Хороши римлянки: очи орлиные, классический носик, губки зовут поцелуй, курчавые волосы плотно сжаты в косах и скреплены стрелами, узкий черный корсет, стянутый золотыми шнурками, чудно обрамливает роскошные плечи! Хороши!..

Идут; поравнявшись с ними, артисты забежали дорогу.

— Ба! да это Нанета!

— А вот моя diva[31] Джулия!

— А это миленький чертенок, Терезина!

— И она!

— И она!

— Поди же, да они будто сговорились. То-то будет раздолье!

— Пошли бог здоровья нашим маэстрам.

— Да здравствует старый хрыч Колизей!

Куда девалась усталось, куда скука! Ожила молодежь, закричала, зашевелилась.

— Не пускать красных девушек без оплаты таможенной пошлины! — Нужно ли сказывать, что в этом случае пошлину платили не чистые деньги — уста…

Так решили молодые люди.

Да куда! Не хотят! Как можно? И стыдно, и некогда, на рынок пора, что скажут подруги, что станут говорить добрые люди? И прочая, и прочая.

Повесы ни с места, да и девушек не пускают. А солнце, безжалостное солнце все выше да выше, плывет себе, не ждет, чем кончится спор; да и на рынок пора, я чай, торг живо идет; как разберут все места трастеверянки и тиволийские девушки, как распродадут весь свой товар, покупщики разойдутся, придется нести домой опоздалые запасы. Что скажут маменьки? А что сказать маменькам?

Что тут делать? Нечего делать — подставили губки, краснеют, а все-таки платят, и платят, право, не лгу, без недоимок, охотно, и вдвое, и втрое! Что ж делать? Солнце, видите, не ждет, а рынок пуще того не ждет. Пошла оценка товаров, и престрогая.

Встретился тут, однако же, казусный случай; в толпе хорошеньких знакомок открылось новое личико.

— Это кто? Откуда?

— Это Беппа, моя сестра, — поспешно отвечала живая смуглянка Мариетта.

— Беппа! Беппа!

— Что за чудное имя.

— И как хороша! Что за глаза — какой стан! Роскошь! Вот открытие.

— Вот образец для Венеры.

— Нет, для поющей Цецилии.

— Нет, это настоящая Геба.

— Клад!

— Чудо! Прелесть! Безумие!

— Беппа, Беппа, anima mia![32] Мне твою плату.

— Нет, мне. Я ведь первый тебя увидел.

— Нет, мне, mia carina[33]. Ты видела, я давно ожидал твоего поцелуя.

— Ко мне, Беппа!

— Нет, ко мне!

Спор жарче, и вот расплатились все, не платит одна Беппа. Кажись, кто расплатился, шел бы на рынок своей дорогой. Так нет, — красные девушки ни с места; всем, видите, дело: досадно, что Беппа не платит; досадно, что так настойчиво требуют платы от Беппы, досадно, что Беппою заняты все; что за Беппой других позабыли.

Не подслушивайте, что ворчат девушки; бог с ними!

Но Беппа впервые отправлялась на рынок. Желание синьоров для нее и ново и странно. К тому же ей жаль было своего первого поцелуя: не любо было отдать его первому встречному за право пройти на рынок. Лучше бы ей дома остаться, хоть бы век города не видать! Беппа краснела и бледнела, плакала, умоляла, прижимала к груди свою корзинку и даже покушалась солгать, что у нее нет никакого товару.

— Скорее, скорее, Беппа, пора! — сердито кричат подруги.

«Мне поцелуй», — «Нет, мне, мне!» — вкрадчиво шепчут синьоры.

Беппа не слушается ни тех, ни других, а слезы все пуще да пуще льются, беда ей со всех сторон: и подруги и таможня; там зависть, тут сила — откуда ждать помощи? Бедная девушка бросила свою ношу — порхнула, бежать назад в Вальмарино. Бежать без оглядки. Но за нею следом, будто стая коршунов, понеслись артисты, а за ними торопливо побежали и девушки красные.

Догнали.

— Misera me![34] — кричала плачущая Беппа. — Что будет со мною!

— Тебя поцелуют, и только! — проворчала Джулия.

— Глупая плакса! — прибавила Нанета.

— Беппа! — грозно прикрикнула Мариетта.