Да, нет, возможно

– Да перестаньте вы…

– Милый, лучше послушай тетю. Отступи на шаг, постарайся понять, что у нас с тобой другой жизненный опыт. У тебя, у меня, у твоей тети Лорен – у всех нас фамилия Миллер, которую люди не ассоциируют напрямую с…

– …тем, что мы евреи. Да знаю я. Но слушай, я ведь тоже попаду под удар, – не соглашается Гейб. – Джейми – мой двоюродный брат, и я скажу об этом. Хочешь, чтобы в посте еще четче было прописано, что я еврей? Пожалуйста!

– Я хочу услышать мнение Джейми.

Мое мнение. Да нет у меня никакого мнения. Откуда? Моя фамилия еще ни разу не давала никому повода угрожать мне. Ни разу. Да, все сразу понимают, что я еврей. Стоит окружающим услышать мое имя, и они уже в курсе. Но никогда еще мне никто не угрожал.

Или… Вдруг опасность всегда поджидала меня, как лорд Волан-де-Морт, которого все опасались, хотя и не говорили об этом.

Все, кроме меня.

Хотя, возможно, какая-то часть меня знала об этом. Речь не о разумном осознании, нет, я вряд ли сумел бы оформить эту мысль в слова. Но некоторые статьи в сводке новостей всегда заставляют меня насторожиться. Как и Фифи, улыбающаяся мне с бампера Альфи. Это чувство не похоже на то, которое возникает, когда у тебя вдруг пол уходит из-под ног. Скорее кажется, будто кто-то его тянет в сторону, но не слишком сильно. Только ради того, чтобы напомнить: они могут это сделать. И это, конечно, ни в какое сравнение не идет с тем, что приходится переживать Майе. Уверен, у нее под ногами пола нет уже много лет. Как и у многих.

С другой стороны, что такое нарисованная болонка перед лицом поправки № 28?

– Давайте без этого обмена мнениями, – говорит мама, оборачиваясь к Гейбу. – Я его мать, и я сказала, что не позволю. Разговор закончен.

– Прости, что пытаюсь дать демократам повод начать все-таки серьезно относиться к внеочередным выборам, – ворчит Гейб, сверкая глазами то на маму, то на бабушку. – Если даже моей собственной семье все равно…

– Мне не все равно, – тихо возражаю я.

– И что с того? Ты даже голосовать не можешь.

Мне хочется закричать на него. Я ведь хожу по домам с агитацией. Подписываю открытки для избирателей. Хожу на все мероприятия, выполняю его поручения, просыпаюсь рано утром, чтобы пытаться переубедить расиста в клетчатом шарфе.

Мне не все равно. И я уже многое сделал.

В стомиллионный раз я жалею, что я не тот человек, который может просто выйти к микрофону. Который умеет усмирять слова и складывать их вместе. Жалею, что я не такой, как Россум. Тогда, может, Гейб бы ко мне прислушался. Я бы заставил его услышать. Всех бы заставил.

Но тут весь запал во мне гаснет. Я потираю лоб и смотрю на Гейба.

– Зато я могу знаки во дворах ставить.

– Это мило. – Он прямо расцветает. – Я найду тебе все что нужно к завтрашнему утру.

– Разве завтра не обещали пекло?

– Намажься солнцезащитным кремом, – советует Гейб. – Другого случая не представится. Ньютон свои плакаты уже по всему округу развесил. Нужно постоять за себя. Справишься?

– Я…

– Тебе же не все равно, кто победит?

– Конечно, но…

– Отлично. Я напишу Ханне и Элион, они приготовят знаки к 8:30 утра, и ты сможешь их забрать. И пока я не забыл, нужно быстро сфотографировать наклейку с Фифи на твоей машине.

– Прошу прощения? – вмешивается мама. – Мы договорились…

– Никаких имен. Мне просто нужен этот снимок. Вдруг получится позже найти для него правильную подачу. – Гейб расплывается в широкой улыбке. – Наверняка в ближайшее время это случится с кем-то еще.

Мама и бабушка обмениваются взглядами, и даже Бумер вздыхает.

Глава четырнадцатая. Майя

Я доедаю хлопья с апельсиновым соком. На улице еще темно.

Папа, наш мистер Ранняя Пташка, всегда старается сделать какой-нибудь необычный сухур, чтобы правильно начать новый день поста. Он просыпается на час раньше нас с мамой и варит кофе, взбивает омлет, жарит бекон из индейки и нарезает фрукты.

Но папы здесь нет. Так что мама просто обнимает кружку с подогретым в микроволновке чаем, передвигая по тарелке остатки вчерашнего ужина, а я разглядываю размокшие хлопья.

Когда-то меня раздражали папины утренние разговоры. Мне кажется, нужно законом запретить людям болтать до того, как взойдет солнце. Но сейчас, когда он уехал, я бы все на свете отдала за обсуждение планов на выходные в четыре часа утра.

– Ты правда идешь сегодня по домам с агитацией? Будний же день, – удивляется мама. – Я посмотрела в твой календарь сегодня утром и сначала подумала, что это ошибка.

– Мы собирались, но Гейб решил отправить нас вместо этого устанавливать знаки и развешивать плакаты.

– Ничего себе. Ты стараешься изо всех сил. – Мама на минуту умолкает. – Не нужно ли нам о чем-нибудь поговорить?

– О чем, например?

– Вы с Джейми… мне кажется, вы сблизились, разве нет?

Я поднимаю на нее глаза и встречаю многозначительный взгляд.

– Сблизились, ага. – Я закатываю глаза. – Не приблизилась ли я, случаем, к машине?