d3257173e6e84c0dbd07778660e8d04c

Смерть Миранды ударила под дых. Второе дыхание исчезло. Первого не осталось. Елена начала задыхаться. Там, в далеком прошлом, она жаждала встречи с отцом, там, в далеком прошлом, она говорила Деймону, что теперь ей некого искать на улицах, что она потеряла любые стимулы. Там, в далеком прошлом, она перестала ждать отца.

А теперь он вернулся. А теперь он отбирает воздух.

Ярость — это огонь. Огонь питается кислородом.

— О чем? — прошептала она. Голос предательски сорвался. Ужасающая симфония разочарования разыгралась в душе. Забарабанили воспоминания, крича наперебой. Завопила скрипка подохнувших надежд, затянуло фортепиано разочарования. Громкость оглушила. Громкость уничтожила мнимое спокойствие.

— О чем, пап?! — воскликнула она. Сломался второй ноготь — словно под ногтевую пластину засунули острую иглу. Девушка воскликнула бы, если бы не была сосредоточена на том, что она хочет сказать. — Да я запуталась, понимаешь? У меня в сутках слишком много мыслей о тех, в чьих мыслях нет меня. Да мне костью поперек стоит твое присутствие! Да я выхаркать тебя хочу, и у меня, черт возьми, почти получилось!

Она сорвалась на крик. Елена была права все же в чем-то — люди не меняются. Может быть меняется их мировоззрение, но стиль поведения, слова, повадки, мимика и жесты — все остается прежним. Невозможно поменять химический состав аммиака, невозможно поменять химический состав чьей-то сущности.

— А тут вновь ты! Да как ты не поймешь, — она подошла совсем близко. Так близко, что можно было смотреть в самую глубине взгляда и видеть отражение души, — я ведь всей душой ненавижу тебя, — сквозь зубы выплюнула Гилберт. — Так сильно ненавижу, что ты доводишь меня до тошноты!

Грейсон видел перед собой разгневанную и одичалую хищницу, потерявшую самообладание. Он видел, как эта хищница поднесла сжатые кулаки к груди, прижала их к себе. Он видел, как эти руки в следующую секунду опустились вниз.

— И знаешь, теперь, когда умерла мама, когда я проебала все, что можно, когда мне уже не нужны ни твои советы, ни ты сам, ни уж тем более твои деньги, я теперь вот что тебе скажу…

Она приблизилась к нему, к его уху, закрывая глаза. Слезы все еще стекали по щекам, и это зрелище было по-своему ужасающе притягательным. Теперь возможность наблюдать за Мальвиной получила Дженна. Она видела взрослую, уверенную в себе и сильную девушку. Она видела все еще обиженного ребенка. Она видела дьяволицу, сошедшую с небесного пантеона. Она видела ангела, поднявшегося из самой преисподней. Она видела двоякость. Сумасшедшую двоякость, которая разрывала Гилберт на части. Каждый день. Каждый миг.

— Я скажу, что если ты сжег мосты, не возвращайся за пеплом. Он развеян. Я скажу — да пошел ты! Слышишь? Пошел ты!

Она резко отстранилась и, развернувшись, быстро направилась к выходу. У нее получилось обуться за какие-то пару секунд (выучка Сальваторе), схватить куртку и вырваться на улицу. В двух шагах от порога ее попробовала остановить Дженна, но Гилберт оттолкнула ее что было силы и помчалась вперед. Она решила пуститься в бег. Она решила, что бег — это единственное, что может ее спасти. Единственное, что может дать ей ощущение мнимой сиюминутной свободы.

Девушка оглянулась, увидела, что за ней никто не бежит (за ней никто никогда в принципе не бежал) и побежала еще сильнее, вперед, к той блестящей и призрачной линии горизонта, словно наивно веря, что ее вполне реально настичь. Слезы на морозе обжигали кожу, стягивали ее, а новые горячие слезы целовали колко и болезненно. Ноги не чувствовали боли, а отдышка почему-то не появлялась. Гилберт мчалась вперед, вдруг чувствуя безумное желание закричать.

Когда Елена завернула за угол, она остановилась, прижавшись к стене. Когда Елена закрыла глаза, она постаралась взять свои эмоции под контроль. Не получалось.

Девушка спустилась вниз, закрывая глаза. Рыдания стали сотрясать тело. Боль — кусаться. Все возвращалось на круги своя.

5.

Елена знала, где ей самое место. Ее воротило. От отца. От Дженны. От самой себя. Она хотела унять головную боль, хотела просто отдохнуть от шума. День выдался тяжелым. Визиты отца окончательно выбили почву из-под ног. И Гилберт пришла в единственное место, куда она могла прийти.

Она села на скамейку в той церквушке в парке, в которой пряталась с Сальваторе. Она уставилась на алтарь, вытирая слезы и стараясь сконцентрироваться на мыслях о светлой Кэролайн. О такой улыбчивой и светлой Кэролайн, с которой она когда-то давно дружила. За пределами церкви наступал вечер, начинало понемногу смеркаться, а Гилберт казалось, что стемнело очень давно, еще в том злосчастном октябре, когда все рухнуло к чертям собачьим. С тех пор и не светает.

Она закрыла глаза на мгновение. В темноте казалось уютнее. И теплее даже немного.