Crudo

Ее муж ссутулился на стуле, голова у него свесилась вперед, как у черепахи. Из-за тебя в доме напряженная атмосфера, сказала ему Кэти. Ты источаешь сложный комплекс тревоги и страха. Он был весь на нервах, да и она тоже. Она хотела, чтобы он выиграл, но в то же время, как и он, презирала премии и считала, что в искусстве нет места сравнению. Но деваться было некуда. Он ушел первым, с потными ладонями, в вельветовом костюме. Она не могла выбрать одежду; это был один из тех дней, когда ее тело и волосы словно покрывал тонкий сальный слой и ничто не сидело как надо. Носки у нее дырявые, что ты будешь делать. Она любила его, вот ее платье, и каждая его деталь – блестка. В поезде она уснула, сошла на Эмбанкмент и перешла пешком через мост, остановившись, чтобы рассмотреть мокрую юбку, застрявшую в ограде. Она встретилась с ним в «Ит», скормила ему болоньезе в сетевом итальянском ресторане в Саут-Бэнк. Постепенно их настигало осознание грандиозности события. В лифты заходили девушки в шелковых платьях и на каблуках. За билетами для прессы выстроилась длинная очередь. Он сосредоточил свое волнение на тарелках с фруктами, которые он видел в зеленом зале и которые должны были унести ровно в шесть. Там были ананасы и дыни, сообщил он ей печально. Она отправила его восвояси и осталась стоять в очереди одна.

Фойе заполнялось людьми. В баре был Алекс, а еще Ребекка. Где-то тут еще был Джек, она не видела его с тех пор, как они захаживали в одно и то же кафе в Нью-Йорке. Эми, Кэтрин, может, Крис. Она была слишком дерганая, чтобы с кем-то говорить; держась за телефон, как за алиби, она прокралась задами в бар на втором этаже, где тайком пропустила одно пиво. На билете значилось С9. По громкоговорителю просили поторопиться. Потом кто-то на сцене оплакивал смерть поэта, не Эшбери, а потом вышел ее муж в застиранном и потертом пиджаке, довольный и очень застенчивый. Он читал последним, и, когда он дошел до строки с полной чашей, она ахнула от изумления. Каждое слово звучало идеально. Мы пара чудовищных ворон, часть целого, выраженная в единичной сущности.

Поэты один за другим сошли со сцены. Ее внимание привлекла зеленая шелковая юбка, горчичное платье. Но он выиграл! Прозвучало его имя. Когда он поднимался обратно, мужчина позади нее сказал, что у него приятное лицо. Ранее этот мужчина сконфуженно рассказывал про Таймс-сквер, что там слишком много народу. Что ж, народу там, правда, полно, и лицо у него, правда, замечательное. Речь он, разумеется, не заготовил. Спасибо, сказал он. Спасибо всем вам. Она целую вечность не могла до него добраться, а когда добралась, люди всё равно влезали между ними и обступали со всех сторон. Питер, я Питер. Я знаю, что вы Питер, заверила она. Они очень долго ждали напитков и выпили их слишком быстро; он разговаривал со своим бывшим студентом и был так счастлив, что, ей-богу, не мог выговорить ни слова. Они ненадолго заскочили на вечеринку; к счастью, она знала, где быстрее всего поймать кэб, чтобы успеть на поезд. Машина то трогалась, то останавливалась, мост Ватерлоо, Юстон-роуд, почему-то темой для разговора оказался всё тот же педофил. Они не могли уснуть от волнения, они лежали, перешептываясь и выдумывая песни, я люблю тебя, сказала она и целиком закуталась в его руки.

На следующий день было равноденствие; на следующий день пришел ее последний день в Англии. Абсолютно необремененное небо, синева цвета флагов и матросов. Выпала обильная роса, ее голову от левого глаза до основания черепа сзади пронизывала досадная боль, металлический стержень с шипами. Ей предстояло забрать валюту и собрать вещи, упаковать жизнь и уплыть на своей маленькой лодочке, которую она разлюбила. Она не хотела быть одна, с нее хватит, это тема вчерашнего дня и, без сомнения, завтрашнего. Меня сейчас стошнит, сказала она и побежала наверх, где ее стошнило. Боль была нестерпимая, она качалась под одеялом, бормоча и всхлипывая. Наконец, боль немного утихла, и она смогла пробежаться по электронной почте, пока он лежал рядом и напевал. Вот так мы теперь живем, а когда ты вернешься, нашему браку стукнет восемь недель, а восьмерка на боку превращается в вечность, а значит, мы с тобой навсегда, что, конечно, неправда, но думать об этом приятно.