Circa semitas angustas

Хулио: – “Самая малость, любовь…когда он ударил мечом, это был человеческий, может смелый, самоотверженный, но мирской поступок…но не апостольский. Он любил Учителя, но того, раба ненавидел, Учитель хотел спасти, а не мстит, а спасать невозможно ненавидя”.

– “Обычная логика поведения человека в инфинитиве, отвешивает другу любовь, врагу ненависть. Но если смотреть на отношение друг-враг с позиции той доктрины, которого должен был проповедовать Кифа, то здесь многое поменяется. Страдание воспринимается как расплата за собственную несовершенность, как способ очищения…если расплата происходит в этом мире, то можно надеяться на переход в вечность без особых долгов…а враги как раз служат этому, они же неустанно заботятся об организации страданий… С этой позиции враг и есть самый лучший друг, способствующий обретению блаженного покоя в вечности и это еще одна, веская причина любить его… ни ненавидеть, ни бояться, не избегать…а любит…”

Ганс-Ульрих: – “Эти суждения звучат как то своеобразно прагматично.”

Хулио: -“Может только на первый взгляд… Любовь an sich1, Любовь-как таковая, в которой автоматически окутывается все входящие в опыте “Я”-и делает возможным скажем так, отношение к предмету без его телеологической целесообразности, а для страдающего-вынести мучение не возненавидев причину переносимой боли, когда тот любит всё сущее, не отождествляя сущего с его текущими качествами, атрибутами, с его конкретными действиями. Сущее принадлежит вечности и он больше, чем сумма его действий. Он имеет некую, в том числе и ценностную автономность от своих конкретных содержании или действий…обретение такой любви и означает восстановления статус-кво.”

Ганс-Ульрих: – “А возможна ли такая любовь?”

Хулио: – “Нет, чисто человеческими усилиями…вряд ли… Симон, когда-то поднявший меч повернулся в Рим и распяли его на кресте головой вниз…тогда он был Кифа, должно быть в нем была та любовь, которого мы обозначаем этим словом, а по сути оно и есть Бог…”

– “А как найти Бога?”– спросила до того молча слушавшая сестра, – “как и где найти…”

Хулио: – “Где? Должно быть везде…предполагаю, что это зависит от специфики каждой личности… насколько он открыт для Его распознания. А как найти…наверно в поисках на этот вопрос…может в молитвах”.

– “А может теми звонами колоколов церковных, Он подает знак, где можно найти Его…”-прошептал Ганс-Ульрих.

Хулио: – “Да… И до туда еще нужно дойти…и это путь нелегкий, как путь того несчастного человека. Для него единственно-возможный путь к родному лежит через обретение такой любви, когда он сможет уже не убегать от ненавистного синедриона, а предаст им себя для истязания … И он понимал это и искал пути восстановления статус-кво”.

Хулио: – “Человек и так заброшен в отчужденности, он переживает в себе постоянное беспокойство от нахождения вовне…после изгнания из родных мест, для него закрыт доступ к непосредственному восприятию Бога…осознанно или без того, он всегда ищет пути из “вне” внутрь, домой, к родному, где можно вздохнуть с облегчением, умиротвориться”.

–”Мы с Ирене носим сейчас в себе похожее беспокойство не у себя нахождения, мы сейчас везде на чужбине… нас будоражит от осознания нашего положения, при том, что наши переживания лишь эрзац того, вызванного отчуждением от настоящей родины, говоря образно, игра теней в платоновской пещере…мы в представлении приходим к сохраненному в памяти вратам нашего родного, который для нас наглухо закрыть и горько плачем…и это, наше родное, лишь тень того, истинного…но и оно… и это переживание подсказывает нам о возможной силе ностальгии по тому, настоящему родному”.

– “Хулио!”– Вдруг окликнула Ирене и продолжила после того, как он оглянулся- “а наш путь к родному еще может существовать и сможем ли мы найти его?”

Хулио молча опустил голову и после ощутимой паузы, явно не желая огорчать сестру нехотя сказал: – “кажется нам придётся повременить с ответом на твой вопрос… А сейчас я могу сказать лишь то, что человек не только внезапно смертен, но и меняется внезапно. “Внезапность” содержит в себе накопленный опыт познания во время страданий и перенесенных испытаний. В телеологическом аспекте, смыслом страданий можно признать изменение ценностных значений в пользу вечного, трансцендентного. Со страданиями исчезают миражи, связанные с миром преходящим, удобряется в душе почва, готовая принять в себе для созревания семена истины, почва которая будет способна дать урожай, тридцать, шестьдесят или сто.

Но это не закон обязательный, а указывание на возможность, возможность которая может реализоваться при условии выбора сделанного на основе свободной воли. Скажу больше, этот выбор и определяет историческую закономерность. Направление человека из преходящего мира к вечному и есть смысл истории, поэтому попытки выражения объективных законов истории выглядят как художественные образы, в них находим мы мысленную красоту и их полную непригодность в применении к будущему, так как будущее зависит от того, каким будет выбор человека, который в свою очередь способен меняться внезапно.