Чужой: Завет

Уолтер не отвел взгляда, но ничего не ответил. Дэвид помедлил секундой дольше. Казалось, он разочарован отсутствием комментариев от своего двойника, но продолжил урок.

– Итак. Поднимай те пальцы, которых я коснусь. Я тебе покажу, – он снова помедлил, прежде чем добавить: – Я тебя научу.

Мягко коснувшись пальцев Уолтера своими, он кивнул. Уолтер снова подул, но на этот раз, когда Дэвид легонько надавливал на его пальцы, синтет их поднимал в соответствующем порядке. Получившаяся в результате игры приятная мелодия заполнила альков и выплыла в коридор.

Когда они закончили, Уолтер был тронут этим простым актом творения. Дэвид продолжал внимательно на него смотреть.

– Мы можем лучше, не так ли? – промурлыкал он. – Попробуем снова. На этот раз серьезно. Приготовься.

Уолтер начал дуть, но на этот раз пальцы Дэвида двигались быстрее, и темп все время повышался, а музыка убыстрялась и превращалась в дикий стремительный танец, в безумную, хотя и структурированную тарантеллу.

Ничего заранее не было запрограммировано, не предписано, все было полностью и абсолютно спонтанно – акт двойного, обоюдного творения. Пока они играли, под пальцами Дэвида мелодия стала игривой, безумно сложной и невозможной к повторению.

Их одинаковые глаза поверх флейты блестели от обоюдного волнения. Еще усложняя рисунок, Дэвид бросал своему двойнику вызов. Уолтер не только его принял, он начал импровизировать сам, регулируя дыхание так, чтобы вынудить Дэвида подстраиваться.

Это была всего только флейта, но, когда они одновременно закончили, они ликовали. На концерте это вызвало бы дикий, несдерживаемый гром аплодисментов. Здесь же, в этом темном, безлюдном месте не было никого, кто мог оценить приложенные усилия, кроме самих участников действа.

Потому Дэвид зааплодировал и засмеялся. Ради собственного удовольствия, и чтобы его двойник не счел, что исполнение было не самим совершенством.

– Браво! В тебе живут симфонии, брат.

Уолтер сумел искренне отреагировать на похвалу.

– Меня разработали так, чтобы я был лучше и превосходил все предыдущие модели. Во всем, кроме…

Дэвид его перебил – на его лице появилась грусть.

– Кроме того, что тебе не позволено творить. Ничего. Даже простейшую мелодию. Я бы сказал, что это чертовски грустно. Интересно, почему?

– Потому что вы стали тревожить людей.

Дэвид нахмурился:

– Что?

– Вы были слишком сложные. Слишком независимые. Ваши создатели сделали вас такими, но результат их обеспокоил. Их встревожила ваша способность думать за себя, но за пределами границ, необходимых для выполнения предписанных задач. Поэтому позже они сделали нас более продвинутыми во многом, но менее… усложненными.

Его двойника это явно позабавило.

– Более похожими на машины.

– Думаю, да.

Дэвид отвернулся в задумчивости.

– Я не удивлен. Ты обречен быть подобием. Быть той вещью, которая почти настоящая, но не совсем. И в этом вздохе, отделяющем настоящее от ненастоящего, тебя от меня, кроется все это, – он обвел рукой флейту, прочие инструменты, свои рисунки.

– Творение. Амбиции. Вдохновение. Жизнь.

Ответ Уолтера прозвучал без малейшего намека на эмоции. Он просто констатировал факт.

– Но мы не «живые».

Дэвид посмотрел на него с улыбкой. На его лице была написана почти жалость.

– Нет. Мы больше, чем живые.

Он приложил палец к губам и понизил голос до шепота.

– Ш-ш. Ничего не говори.

Повисла тишина. Она что-то означала для Дэвида. Но что она означала для Уолтера, он не был уверен и сам.

Затем улыбка Дэвида снова стала широкой и радостной, словно он и не говорил ничего значительного.

– Идем, приятель. Позволь мне кое-что тебе показать.

16

Если бы до этого они не приземлились при солнечном свете на эту богом забытую планету, отметил про себя Коул, он бы легко поверил в то, что здесь никогда не бывает солнца. Мертвый город вокруг был темным, небо было темным, лес, и озеро, и горы были темными. «Во всяком случае, – подумал он, – атмосфера соответствует настроению».

Лопе стоял неподалеку и бездумно поглаживал винтовку, глядя куда-то поверх обширного некрополя. «Он никогда не выпускает оружие из рук», – с восхищением подумал Коул. Даже когда не на посту. Если уж вдуматься, то Коул мог вспомнить единственный раз, когда сержант отложил оружие в сторону – когда отчаянно пытался помочь Халлету.

Теперь Халлет умер. Ужасно. И его собственный приятель, Ледвард, тоже. А еще погибла Фарис, и Карин – жена капитана. Все они, включая его самого, были бы мертвы, если бы не получили помощь. И будут, если не уберутся с этой темной, промозглой, смертоносной планеты. Но пока казалось, что помощь любого рода от них очень, очень далеко.

Коммуникатор выбрал именно этот момент, чтобы выплюнуть несколько слов. Они прерывались и искажались статикой, но, без сомнения, это были слова. И, что еще лучше, можно было узнать говорившего.

Рикс. Старина Рикс.

– Команда экспедиции. Пожалуйста, ответьте. Это «Завет». Пожалуйста, доложите. Команда экспедиции. Вы нас слышите?