Чужой выбор

Этьен так и не смирился с запретом жандармов. Он, конечно, понимал, что, упорствуя в своем стремлении встретиться с Клеманс, навлечет на себя крупные неприятности, однако всякий раз, принимая решение покинуть эти места, в последний момент давал задний ход. Он уже трижды собирал чемодан, но каждый раз снова распаковывал вещи.

В глубине бумажника он десять лет хранил фотографию Клеманс, сделанную во время их свадебного путешествия. Всего несколько дней в кемпинге на берегу моря, рядом с Кассисом. На снимке она была в купальнике, если можно так назвать две узенькие полоски ткани, которые страшно разгневали Этьена. Когда Клеманс появилась на пляже в этом соблазнительном «костюме», все мужчины начали на нее пялиться, особенно при выходе из воды, ведь купальник облепил тело. В тот же вечер он положил конец их путешествию и всю обратную дорогу гневно растолковывал ей, что она не должна показываться окружающим в таком виде – отныне он, и только он будет тешиться этим зрелищем.

Клеманс расплакалась, и это была их первая супружеская ссора.

С тех пор Клеманс мало изменилась – по крайней мере, насколько можно было судить, глядя на нее в одежде. Он готов был дать руку на отсечение ради того, чтобы хоть раз обнять ее. Такую, какой он знал ее, – нежную, любящую, покорную… Словом, идеальную супругу, которая некогда принадлежала ему – только ему! – и которую он никак не мог забыть. Почему? Неужели потому, что она сбежала, бросила его ради другого?! Во время процедуры развода она утверждала, что у нее никого нет, но Этьен был уверен, что этот автомеханик уже тогда соблазнил ее.

Он часами метался по комнате, сжимая кулаки, пытаясь подавить желание увидеть Клеманс, а когда становилось совсем невмоготу, все-таки выходил из дома и бродил возле парикмахерской. Он позволял себе пройти мимо ее витрины всего пару раз, не больше. Бросал внутрь беглый взгляд и шел дальше, сознавая, что сильно рискует. Но Клеманс почти всегда была занята очередной клиенткой, орудовала ножницами или феном. А иногда смеялась.

Этьен возвращался в свой убогий домишко, смотрел на открытый чемодан, раздумывал, но все его мысли крутились в голове впустую, не подсказывая нужного решения. Хотя он точно знал, чего хочет, – встретиться с Клеманс. И откровенно поговорить с ней с глазу на глаз. Неужели она посмеет сказать, что не думает, не сожалеет о нем?! И Этьен снова и снова спрашивал себя, как он мог согласиться на их развод? Ему следовало биться за нее до последнего, и тогда сегодня он, а не проклятый автомеханик был бы отцом этой парочки маленьких кривляк. И Клеманс покорно поджидала бы вечерами дома его, а не другого. Он бездарно проиграл свою жизнь, упустил свое счастье, позволил себя унизить, вместо того чтобы ударить кулаком по столу и сохранить то, что ему принадлежало.

И теперь он хотел окончательно прояснить ситуацию. А если его потащат к судье… ну, что ж, тем хуже. Лишь бы только это был мужчина – все-таки какой-то шанс, что его поймут. Иначе дело может осложниться, вспомнить хотя бы ту унтер-офицершу, которая допрашивала его в жандармерии. Черт бы подрал всех этих баб, возомнивших себя равными мужчинам! Феминизм, равенство полов и прочие дурацкие затеи приводили Этьена в ярость. В семейной жизни, в супружеских парах каждый должен знать свое место. Вот он, Этьен, никогда не гнушался самой тяжелой и неблагодарной работой, но даже представить себе не мог, что он моет посуду, готовит рагу, меняет пеленки младенцу или вяжет шарф. А уж спрашивать каждый вечер у жены разрешения заняться любовью, – такого он и вообразить не мог. Это разрешение он раз и навсегда получил от господина мэра в день свадьбы.

Этьен без конца перебирал одни и те же мысли, переходя от воодушевления к унынию, то собирая, то разбирая чемодан. И этим вечером, измучившись от сознания своего бессилия, дал себе неделю срока, ни дня больше, чтобы добиться своей самой желанной цели, ради которой он вернулся в Гап, – завоевать Клеманс.

– А правда, что мы уедем? Скажи, это правда? – шепотом спрашивала Эмили.

– Уедем… это правда? – эхом повторяла Жюли.

Девочки подстерегли Виржила у двери душевой. Как правило, они не заходили на его половину шале, но сейчас это было единственным способом оказаться далеко от родителей и деда с бабкой.

– Мы не хотим уезжать из шале! Неужели нас заставят?

Испуг, написанный на детских личиках, растрогал Виржила.

– Это совсем ненадолго, – ответил он вполголоса.

– А почему?

– Разве мама вам не объяснила?

– Нет! Никто нам ничего не объясняет, только говорят, что придется уехать. А мы хотим остаться. Если родители уедут, мы ведь можем остаться с тобой, правда? С тобой и с Филиппиной, когда она вернется.

Гордые своей придумкой, малышки нетерпеливо ждали ответа, задрав головы и ловя его взгляд.

– Красавицы вы мои, вы еще такие маленькие, поэтому за вас все решают родители. И, поверьте мне, они хотят вам добра, потому что любят вас.