Чужой выбор

Сидя, вопреки всем обычаям, по правую сторону от матери – а это означало, что он здесь самый почетный гость, – Виржил отчаянно скучал. Отец, который встретил сына очень тепло, хотя и чуточку снисходительно, то и дело поглядывал на него, что можно было расценить как одобрение… или как призыв к соблюдению порядка, дабы помешать любому намеку на былую ссору. Конечно, они помирились, но помирились без объяснений, по всем правилам хорошего тона. Филиппина, сидевшая далеко от них, весело участвовала в общей беседе. Она выглядела великолепно в своем темно-синем платье с серебряным шитьем, выгодно подчеркивающем ее точеную фигуру. Она тоже частенько поглядывала в сторону Виржила, стараясь привлечь к себе его внимание, несмотря на разделявшую их дистанцию, но он отводил глаза. И несколько раз с удивлением поймал себя на том, что думает о Хлое Кутюрье. Ему следовало бы наслаждаться этим торжественным вечером примирения, а он был мыслями далеко отсюда.

Честно говоря, ему не доставило никакой радости возвращение в родные пенаты. А ведь обстановка совсем не изменилась: он сразу узнал элегантную мебель эпохи Людовика XVI, позолоченную лепнину на потолке, трюмо над мраморными каминами, затейливый, фигурный, любовно натертый паркет, словом, все эти просторные, классические, очень буржуазные апартаменты в османовском духе [11]. Ничего общего с хаосом, царившим в квартире родителей Люка, где он так любил укрываться от всей этой роскоши, от неизменно строгого отцовского взгляда, от разговоров, касавшихся исключительно банка и карьеры. И от светской учтивости матери, думавшей только об успехе своих приемов и ужинов. И от покорности младшей сестры, готовой принять эти семейные традиции. Зато у Вайянов, в Леваллуа, ужинали в кухне, где перебивали друг друга за столом и смеялись до упаду. Или сидели рядышком на стареньком, продавленном диване и смотрели по телику футбольные матчи, комментируя их, потягивая пиво и намазывая на ломти домашнего хлеба свиной паштет. В этом доме результаты школьных экзаменов вовсе не были единственной заботой в жизни – главное, чтобы все были счастливы.

Но тут Виржил почувствовал на себе чей-то взгляд, поднял голову и встретился глазами со своим дядей, который заговорил с ним:

– Ну-с, дорогой племянник, как ты поживаешь в своих далеких Альпах? Я слышал о тебе очень хвалебные отзывы.

– Дошедшие даже до Парижа? – иронически парировал Виржил.

– О, ты же знаешь: слухами земля полнится, какие бы они ни были – добрые или худые! Похоже, ты творишь настоящие чудеса в своей операционной. Ты даже прооперировал вывих бедра у молодого человека, которого я знаю, и когда я увидел его историю болезни и снимки, то, должен тебе признаться, был просто поражен. Вот потому-то я и хочу спросить…

– Я знаю, чтό ты спросишь.

Дядя воздел глаза к потолку и принужденно улыбнулся.

– Да, я хочу спросить именно это: когда ты вернешься в столичную клинику? Надеюсь, ты уже удовлетворил свою жажду независимости? Или еще нет?

– Нет. Мне нравится жить в Гапе, там у меня все складывается хорошо – и в личной жизни, и в профессиональной. Я не собираюсь ничего менять.

– Но там ты будешь топтаться на месте, ведь тебе придется всю жизнь оперировать одних лыжников с переломами малых берцовых костей, да и то лишь зимой.

– В этом регионе люди не только катаются на лыжах. Я согласен: мне часто приходится оперировать спортсменов, но там и других случаев хватает.

– Послушай, Виржил, ну будь посерьезнее. Ты, конечно, быстро стал главврачом отделения, но лишь потому, что твои коллеги не так виртуозно владеют скальпелем, однако…

– Откуда ты знаешь?!

– Иначе они не сидели бы в этой глуши. А ты уже заработал себе блестящую репутацию, несмотря на то, что живешь так далеко от Парижа, и теперь можешь выбирать любое место, так воспользуйся же этим! Разве тебе не хочется самому формировать бригады врачей, использовать все достижения технического прогресса, делать самые необычные операции?

Он говорил все громче, и разговоры вокруг них постепенно стихали. Виржил почувствовал, что отец раздражен, хотя пока еще сдерживался и не останавливал брата.

– Люсьен, давай поговорим о чем-нибудь другом, – храбро вмешалась Эдвига, мать Виржила. – Мы отмечаем юбилей Пьера, и я хочу, чтобы сегодня вечером всем было весело.

В свое время она очень страдала от ссоры сына с мужем и деверем. Разумеется, она предпочла бы, чтобы Виржил сделал блестящую карьеру в Париже: как прекрасно было бы, если бы его называли здесь «господином профессором»! Но со временем ей стало ясно, что он хочет строить жизнь по своему разумению, с благословения родных или без такового, и что примирение возможно лишь в том случае, если обе стороны будут избегать разговоров о своих разногласиях. И сейчас ее вмешательство – даром что она никогда не принимала чью-то сторону, особенно против своего супруга – доказывало ее решимость защитить Виржила. Он приехал, он обнял отца, пожал руку дяде, но точно так же мог встать из-за стола и уйти, хлопнув дверью.