Чужой среди своих

— Ага… — выразительно констатировал он, мельком глянув на меня, протягивая руку дяде Саше и щерясь на хулиганов, сидящих на земле в окружении разгневанных женщин, — допрыгались, сволота! Теперь никакой коллектив вас, сучат, на поруки взять не сможет! А то ишь…

Он сплюнул, достал папиросу, и, придвинувшись к парторгу, о чём-то негромко заговорил, резко рубя рукой воздух и нервно выпуская табачный дым. В редком для здешних мест безветрии, дым этот окружал его красивую полуседую голову этаким нимбом, как на старинных иконах.

Сволота выглядит одновременно жалко и мерзко. Один, с отфутболенным лицом, не может даже толком сидеть, всё время норовя завалиться набок. Вместо лица у него — маска из крови, грязи, соплей, и кажется — мяса. Но за каким-то чёртом женщины всё время поднимают его, выкручивая уши, щипая, дёргая за волосы и выговаривая за все действительные и мнимые прегрешения.

Второй, которому я засадил коленом в лицо, выглядит получше, и всё время норовит вжать голову в плечи, ёрзая взглядом по сторонам и будто норовя удрать. Этому от женщин достаётся щедрее, некоторые решительные дамы даже пытаются неумело пинать его, отчаянно при этом взвизгивая.

Третий, снятый с меня молодецким ударом ноги парторга, сидит, перекосившись на бок с таким страдальческим видом и крокодиловыми слезами, что женщины его особо и не трогают, по крайней мере — физически.

— Ми-ишенька! — с воем пикирующего бомбардировщика, в толпу влетела мама, — Мишенька, сыночка… живой?! Живой, живой… мальчик мой…

Схватив меня руками за лицо, она несколько раз быстро поцеловала меня, куда придётся, заливая слезами.

— Да что это такое… — дрожащим голосом произнесла она, и только сейчас заметила хулиганов, — Вы…

Высоко вскидывая полные ноги, она рысцой подбежала к ним, странным образом не выглядя нелепо.

— Твари… сволочи! — она неумело, но яростно пиналась, царапалась и плевалась, одновременно ругаясь, кажется, на немецком. Сволочи только вздрагивали, вжимая головы в плечи и прикрывая их руками. Оттаскивали маму скорее формально… впрочем, она быстро выдохлась.

— Успокойтесь, гражданка! — солидным хрипловатым баском рявкнул милиционер, доселе старательно не замечающий самосуда, — Не мешайте следственным мероприятиям!

— Да, Людочка, в самом деле, — мягко поддержал его парторг, — Видишь? Жив твой Миша…

— Жив?! — у матери открылось второе дыхание, — Жив?! Я его рожала, у постели без сна, когда болел, а ты… жив?! Всякую сволочь не можете в посёлке к ногтю…

Появившаяся медсестра, уже знакомая мне Малеева, быстро успокоила маму, накапав в мерный пластмассовый стаканчик из полудюжины пузырьков и заставив выпить. Не сразу, но она немного успокоилась, обняв меня и начав рыдать.

Нервы у меня окончательно пошли в разнос, заболели ссадины, а из артхаусного фильма, в который я попал, вырезали значительную часть кадров. Какие-то люди, вопросы, проверка зрачков медсестрой…

… а потом, будто переключили, и я уже, с помощью дяди Саши, ловко выпрыгнувшего из кузова, вылезаю из кабины грузовика. Следом мама, лезет из кузова милиционер, ещё какие-то люди…

Вся наша компания, возбуждённо галдя, цыганским табором проследовала в уже знакомую больницу.

— …своими глазами! — подхватив старшину под локоть и доверительно наклонившись к его уху, громко, на публику вещает парторг, — По матушке сперва — да так, что я опешил! Представляешь, Петрович? Я! А потом этот на мальчишку…

— Сейчас врач раны освидетельствует и обработает, — журчит в ухо Малеева, нещадно обдавая чесноком.

— … как по мячу, да! — снова слышу парторга, вбивающего в участкового нужную версию событий, — А что ещё ему, а? Вообще, я тебе скажу — молодец парнишка! Сам не хулиганистый… и не спорь, Петрович! Сам же знаешь — есть хулиганство, а есть так… живость характера!

— Ну-с, молодой человек… — знакомый врач, ловко усадив меня на застеленную клеёнкой кушетку, быстро глянул в глаза, проверяя зрачки, — В норме!

— … шахматист, да, — продолжает парторг, и я только сейчас замечаю, что в не таком уж большом кабинете врача народа собралось с избытком. Все галдят, мужчины курят, и всё это собрание, несмотря на распахнутые медсестрой окна, отчаянно пахнет.

«— Провинциальные нравы» — вяло подумал я, потихонечку приходя в себя и оглядывая представителей местной власти, неравнодушной общественности и прочих непричастных.

Раны мои быстро обработали, обмыв сперва перекисью, а чуть погодя, признав их неопасными, разрешили умыться в древнем рукомойнике с оцинкованным бачком сверху, стоящем здесь же, в углу кабинета. Плеща в лицо водой, я поглядел в зеркало. Обычные сечки…

Если бы не недавний эпилептический припадок, я бы и думать не стал о такой мелочи, а так… чёрт его знает. Стрёмная тема, на самом-то деле!

Был у меня в детстве приятель, которого хоть и нечасто, но скручивали припадки. Хороший боец по меркам нашего захолустья, он, бывало, бил кому-нибудь морду лица, но если и сам получал по оной, то максимум через два-три дня его скручивало в приступе, от которого отходил потом неделю, а то и полторы.

А оно мне надо, такое вот? Не особо…