Чужой среди своих

— Чёрт… — едва распрощавшись с очередным жалельщиком, я решительно свернул в сторону штабелей с брёвнами, не желая видеть людей, — клеёночку мне стелить под простынку… Сука старая! Советчица!

Нет, большинство нормальные… Жалость в глазах, с примешивающейся у многих брезгливостью и отношением, как к инвалиду с психическим заболеванием, это тяжело, но можно вытерпеть.

А вот когда какая-нибудь бабка в возрасте маразма, начинает нести этакое, про клеёнки и про мою несчастную мать, которую теперь всю оставшуюся жизнь с инвалидом мучиться…

Да громко всё, чтоб люди слышали! Она ж старая, она ж жизнь повидала! Она добра желает! А в глазах и на лице — нескрываемое наслаждение от того, что она может вот так вот — гадить, не опасаясь ответных слов…

Табу! Нельзя старым людям перечить, да и старшим вообще! Они жизнь повидали… ну и далее по списку. Старость надо уважать!

Краем глаза вижу мелькнувшую чуть поодаль макушку Кольки Второва в компании незнакомых старшаков, но подходить к нему не стал. Общение мы, не без помощи других ребят, кое-как наладили, но от былой дружбы остались одни осколки, криво и косо собранные на клею.

— Эй! — услышал я, краем глаза замечая компанию троих подростков лет по шестнадцати или семнадцати, усевшихся в стороне от дороги — так, чтобы их не видно было из кабин проезжающих мимо тракторов, — Щегол! Слышь! Мухой сюда… Сюда, я сказал!

Не обращая внимания на дураков, иду дальше. Собака лает…

— Не понял… — возмутился главарь, сплёвывая папиросу себе под ноги, — Слышь, сучёнышь! Тебя старших учили уважать?! Сюда, я сказал!

Он, под гогот дружков, завернул не слишком умелое ругательство, но там фигурировала моя мама, он сам с приятелями, стая собак и разного рода предметы. Та-ак…

— О… — обрадовался он, щерясь в улыбке и начиная приподниматься с корточек мне навстречу, — русский народный понимает…

… носок моего сапога врезался ему в зубы — немудрёно, по футбольному! Хватило…

Его отбросило назад, а я, сделав шаг, схватил начавшего подниматься второго говнюка за волосы и впечатал колено в лицо, ломая нос и вырывая пряди волос. Не слишком умело… тело у меня пока деревянное, да…

… но хватило. Опыт!

… чёрт! Проход в ноги я видел, видел! Но пропустил… не хватило реакции нетренированного тела.

Свалив меня, третий подросток принялся месить меня кулаками, а вернее — пытаться это делать. Злой, не слишком умелый, не особо превосходящий меня по росту и массе, он рассаживал кулаки о подставляемые локти, промахивался…

… но иногда всё-таки попадал!

Я уже начал примериваться перевести нашу возню в партер, но…

— Сучёнышь! — тяжёлый удар в бок скинул поганца с меня, — Гнида!

Совершенно незнакомый мужик ещё раз пнул моего недавнего противника в бок — так, что его аж отбросило.

— Одни проблемы от вас… — задыхаясь от ярости, сказал мой спаситель, ещё раз засаживая сапогом под рёбра скулящему подростку, — В двадцать четыре часа… скоты!

Пнув ещё раз моего недавнего противника, он склонился надо мной, помогая встать.

— Не боись, малой… — дружелюбно оскалился он и подмигнул, — я всё слышал… и видел! Они первые драку начали, понял?!

— Д-да… — ошарашено кивнул я, рассматривая нежданного спасителя, оказавшегося мужиком в годах, но с теми бесенятами в глазах, которые бывают не у всякого юнца.

— Вот так и говори, — ещё раз подмигнул он, — Я, как парторг порта, сегодня же поставлю вопрос ребром! Хватит терпеть всякое хулиганьё!

Глава 4 Советский артхауз. Большая политика маленького посёлка

От избытка адреналина, не успевшего выплеснуться в скоротечной драке, меня ощутимо потряхивает, а сознание очень странно воспринимает время, будто кто-то ускорил окружающую реальность. Конечно, это я сам подтормаживаю, но ощущение, будто я нахожусь в эпицентре какого-то экспериментального, артхаусного фильма на ускоренной перемотке, не оставляет меня.

Вокруг люди — суетящиеся, шумные… Когда успели набежать?! Только что ведь не было!

«— Как металлические опилки к магниту» — пришло в голову сравнение.

— На-ка… — какой-то немолодой доброхот, едко пахнущий табаком, потом и солярой, сунул мне в руки стеклянную бутылку с водой, с чпоканьем выдернув пробку, — умойся! А глядеть на тебя страшно, чисто вурдалак!

Я, не думая ни о чём, послушно плеснул себя в ладонь воды, но парторг быстро шлёпнул меня по руке, и вода выплеснулась на истоптанную землю.

— Ты чего, дядь Саш? — удивился доброхот, выглядящий ничуть не моложе парторга, — Чистая, ты не думай, из чайника наливал!

— Сперва пусть участковый поглядит, и в больнице освидетельствуют, — ответил тот хмуро, выразительно покосившись на хулиганов.

— Зачем? — собрал брови доброхот, — А-а! Точно! Теперь не отвертятся, голубчики! А то ишь, паскуды…

— А ты, дядь Саша, голова, — уважительно осклабился он, хлопая себя по колену, — Недаром своё место занимаешь!

Парторг хмыкнул, не отвечая на лесть, и прикурил, привычно пряча в ладонях трепещущий огонёк.

— Пропустите, граждане… — через толпу протиснулся высокий немолодой милиционер с лычками старшины.