Чужой ребенок

И сейчас, конечно, напрягает, что Хазаров всегда в курсе наших передвижений, но, с другой стороны… Он в любом случае был бы в курсе… Он всегда в курсе всего.

И это пугает.

Иваныч выглядит бодро. От травм он полностью оправился, и сейчас с удовольствием хозяйничает у себя в доме и в огороде. Пошла малина, и мы с Ванькой объедаемся ею.

Ванька, по-свойски сунув старику руку, тут же исчезает в кустах малины.

А мы идем к дому.

Иваныч угощает смородиновым чаем, садится напротив, смотрит на меня.

Пью, прикусываю печеньем, опять пью. В итоге, не выдерживаю первой:

— Ну что?

— Поправилась малясь…

— В отпуске потому что… Не ношусь, как бешеная…

— А чего это тебя отпустили? Ты ж только месяц с небольшим отработала?

— За свой счет. Пока с Ванькой все не устаканится…

— Устаканилось? В школу его в какую определила?

— Ко мне поближе, гимназия.

— И взяли?

Пожимаю плечами. Конечно, взяли… Даже ковровую дорожку расстелили. Думаю, что нехилый взнос в фонд школы от одного не-анонима очень этому поспособствовал…

Я, опять же, не стала возникать. Ванька не сирота, почему его отец не может помогать ему? Главное, чтоб не показывался на горизонте чаще обозначенного в документах времени… Хотя, если так дальше пойдет, то, может, Ванька будет не против, чтоб и чаще…

Хазаров, неожиданно проявив несвойственную ему гибкость, на встречах с Ванькой не молчит и не строит из себя ледяного великана, а устраивает сыну незабываемые впечатления. Они уже на соревнованиях по боксу были, на спидвей ездили, и Ванька притащил кепку, подписанную каким-то крутым драйвером, и на плавание в загородный клуб с горками водными. И вот теперь на стрельбище. Не знаю, насколько это верный подход, есть ощущение, что Хазаров просто не стремится оставаться с Ванькой один на один… Но, с другой стороны, у мальчика впервые в жизни столько разнообразных впечатлений. Ему надо, ему полезно.

— А с тобой он как?

— Кто? Ванька? Хорошо… Не ссоримся…

— Нет, Тагир как?

— Никак…

Старик испытующе смотрит на меня, потом спрашивает:

— А чего никак? Он знает?

— Прекрати.

— Дочка… Он не тот человек, который так легко все спустит…

— Мне плевать.

— Не надо с ним так…

— Со мной так не надо! — неожиданно завожусь я, — думаешь, мне есть дело до него? Никакого! Если б он не был отцом Ваньки, я бы даже и не заговорила с ним!

— Но теперь-то придется…

— Постараюсь ограничить.

— Дочка… Я понимаю, он виноват… И прощения ему быть не может, мерзавцу такому… Но вы теперь связаны. А скоро еще крепче связь будет…

— Нет.

— Дочка… Не шути с ним… Лучше сама скажи…

— Иваныч, еще слово про него, и я уеду. И больше никогда не приеду.

— Ох, и резкая ты стала…

— Учителя хорошие были.

Больше мы на эту тему не говорим. Я ем малину, пью чай с печеньем, а через два часа мы едем уже обратно. Ванька, объевшийся малиной до легкой осоловелости, лениво разглядывает виды из окна, а я думаю над словами Иваныча.

Он прав, конечно. Я просто прячу голову в песок, эгоистично надеясь, что все обойдется… Ага, рассосется…

Оттягиваю, как могу.

Понимаю, что ни к чему хорошему это не приведет, но прошедший месяц с Ванькой был настолько теплым, настолько спокойным и живым, что не хочется все разрушать… А я непременно разрушу.

Я смотрю на профиль Ваньки, моего чужого ребенка, неожиданно, за совсем короткий срок, ставшего родным, и думаю, что никогда за всю мою жизнь, исключая детство в доме бабушки и дедушки, я не была настолько счастлива.

До встречи с Ванькой я жила и не понимала, насколько бессмысленная у меня жизнь. Насколько слаба и нелепа моя позиция “хата с краю”, насколько пусто вокруг меня…

Так бывает, когда человек с рождения слепой и просто не знает, что есть на свете цвета, и считает себя вполне полноценным и счастливым… А потом ему делают операцию, и он прозревает… И мир вокруг наполняется красками.

Вот и у меня мир наполнен сейчас красками, и мне странно вспоминать себя, ту, майскую усталую замотанную женщину, считавшую, что у нее все хорошо…

Где-то далеко она, потерявшая в борьбе за выживание что-то важное, какую-то еще одну часть себя, ту, что чище, что легче. Ту, что умеет различать краски…

Ванька мне это все открыл одним своим присутствием. Надо же, как бывает…

У меня нет розовых очков, я понимаю, что дальше будут сложности. И сам Ванька не особенно простой парень, и его отец тоже…

Но я справлюсь.

Хотя бы ради сохранения вот этого ощущения покоя и счастья внутри нашего маленького мира.

Мы тормозим у дома, Ванька выскакивает первым, придерживает мне дверь… И вдруг замирает, смотрит поверх моей головы:

— Чего ему от тебя надо?

Я поворачиваюсь и вижу машину Хазарова, ту самую, личную, которую он частенько водит сам.

Стекло со стороны водителя опущено, и Хазаров, в солнечных очках, сидит и смотрит на нас с Ванькой. Но из машины не выходит.

— Не знаю, о чем ты, — отвечаю я растерянно.

— Все ты знаешь. — щурится Ванька зло, — это его машина. Вы все-таки спите опять?

— Ваня!

— Что Ваня? Ты мне обещала.

— Обещала.

— И нарушаешь. Опять.

— Ваня!

— Что Ваня?

— Ты не думаешь… Что он может приезжать к тебе?

— Ко мне он по-другому ездит. Скейт подарил прямо на площадке вчера…