Чужой ребенок

А я говорю, вообще не подбирая слов, потому что нельзя сейчас подбирать, нельзя врать.

— Я никогда так не сделаю, Вань. Никогда. Ни один… мужчина не стоит твоих слез. Я тебя не оставлю. А ты тогда меня не оставляй, договорились? Я очень переживала за тебя сегодня…

— А… он? — помедлив, спрашивает Ванька, и я отвечаю так же честно:

— Он прислал сюда всех своих людей. Всех. Как ты сам думаешь, переживал или нет?

Ванька сопит, ничего не отвечает, только обнимает меня все крепче. И я не могу сдержать слез, торопливо моргаю, понимая, что нельзя сейчас, не нужно ему видеть, и продолжаю говорить:

— Ваня, ты прости ее… Она… Так бывает, что человек не может собой управлять…

— Я на нее не обижаюсь, — шепчет он, — она просто болеет… Но я так испугался, что ты сейчас… с ним… а я…

— Не было ничего, — отвечаю я так же тихо, — ничего, о чем стоит говорить и думать. Тебе. Я тебя никогда не брошу.

— Да? — выдыхает Ванька, и столько надежды в его голосе, что сердце сжимается от боли.

— Да, — твердо говорю я. — Да.

Ванька обнимает крепче, веря мне безоговорочно.

И я сделаю все, чтоб не обмануть его веру…

_______________________________

Этот апрель бьет по ресницам

Солнечный луч ярок и чист

Мама, мечтаю, пусть мне приснится

Светлого счастья будущий лист

Ты говорила, что предо мною

столько веселья, и впереди

майское небо сплошь голубое

майское солнце лишь по пути

как-то внезапно солнце в закате

как-то случайно тучи вокруг

мама, мне страшно… может быть хватит

неба и солнца, сомкнутых рук…

ты говорила, что буду счастлив

ты приучала верить словам

небо в апреле хмуро, бесстрастно…

лист перечеркнут… что же ты, мам?

28.04.23

Глава 54

Лялька мелкая, рыжая до того, что даже глаза кажутся оранжевыми, яркими, словно у кошки. И , будто на контрасте, совершенно чистое личико, с белой-белой кожей. Нежные розовые губки, нежный же румянец на щеках, длиннющие черные ресницы… Короче говоря, красотка такая, что глаз не отвести. Конечно, практически все девочки — красотки в свои веселые восемнадцать лет, но Лялька — это какой-то запредельный уровень.

Я смотрю на нее, невольно ощущая себя старой. Так странно, мне еще тридцати нет, но по сравнению с этим солнечным ребенком кажусь взрослой, очень пожившей женщиной…

Она хлопочет на кухне, очень по-хозяйски, кстати, открывает шкафчики, что-то достает, что-то нарезает, что-то варит… И улыбается, постоянно, радостно так, и болтает с Ванькой, довольно лопающим пирожки явно ее приготовления, и ручки ее, тонкие, легкие, в постоянном движении, да таком медитативном, что невольно залипаешь и смотришь, смотришь, смотришь…

Я пью горький кофе, прекрасно, кстати, сваренный, вручную в турке, той же Лялькой, мягко проворачиваю под столом пострадавшую ступню и жду. Чего жду, вообще непонятно. Хотя, нет. Это как раз и понятно.

Того же, чего и все остальные, собравшиеся здесь, в огромной кухне-гостиной дома Хазарова.

Возвращения хозяина и его свиты.

Они уехали еще утром, загрузились в несколько здоровенных черных танков, ни с кем не прощаясь, никому ничего не говоря, просто сели и умотали. Я как раз в это время с Ванькой разговаривала и момент отбытия пропустила.

В доме осталась куча народа, серьезного такого, с оружием и соотвествующим выражением на лицах, но все они очень грамотно и незаметно распределились по территории и не отсвечивали. После небольших поисков еще обнаружились Лялька, весело хозяйничающая на кухне, и серьезно избитый Ар, с удобством расположившийся тут же, в гостиной, на широченном диване.

Он и сейчас сидит, обложенный со всех сторон подушками, которые внимательная Лялька то и дело поправляет, и дико занятой.

Перед Аром лежат два ноута и три телефона, и все внимание там, в экранах. Похоже, у него функционал такого выносного штаба, корректирующего действия войск.

В целом, обстановка сложная, напряженная, мне ужасно хочется подсесть к Ару и вытрясти из него последние крохи здоровья, выясняя ситуацию до конца, настолько бесит уже эта их манера никому ничего не объяснять, а просто делать то, что считают нужным. Нет, с одной стороны это все понятно, кто мы такие, чтоб устраивать допросы, но с другой, мы же тоже люди с Ванькой! И быть в постоянном неведении, в положении перетаскиваемых туда и обратно грузов, бессловесных и бесправных, уже давно надоело.

Возможно, что в итоге я бы именно так и поступила, наплевав на травмы Ара и его не показную занятость, но Лялька, словно почуяв во мне угрозу ее мужчине, торопливо сделала кофе, а потом отвлекла болтовней, что-то спросила, узнав, что я работаю в реанимации, расширила наивные глазки и засыпала вопросами уже по моей работе… И как-то умудрилась переключить, успокоить…

И вот теперь я сижу, чувствуя себя вполне спокойно, щурюсь на Ваньку, с улыбкой от уха до уха и набитыми пирожками щеками. Он такой довольный, что невольно тянет улыбнуться в ответ. А Лялька все скользит по кухне, скользит, скользит, разговорчивая, веселая, немного наивная, красивая, на нее тянет смотреть, словно на солнечный лучик, проглянувший в ворохе черных туч.