Чужой из психушки (фрагмент)

В науке нет широкой, столбовой дороги. И только тот достигнет ее сияющих вершин, кто, не страшась усталости, карабкается по ее каменистым тропам.

К.Маркс

Если в коридоре воняет мышами, стулья для посетителей разномастные и пошарканные, двери скрипят, а в одной из комнат на стене герб России, — это значит, что вы попали в народный суд города Калининграда[32].

Тут все народное: и стулья, и мыши, и судьи, и подсудимые.

Когда-то профессор защищал докторскую диссертацию. Он остро помнит подсчет шаров — а ну, как черных окажется больше и его провалят. Ожидание было мучительным, профессор постарел тогда от переживаний. Но разве могут идти в сравнение те, жалкие потуги на переживания, по сравнению с тем, что профессор испытывал сейчас. Суд, народный и справедливый суд, последняя надежда избавиться от незаслуженного наказания!

Сегодняшнему дню предшествовало многое. Но все кошмары пребывания в тюрьме, в чужом и странном обществе, в чужом теле, наконец (хотя профессор не мог не признать, что молодое и крепкое тело Гоши имело перед его старым телом ряд преимуществ), смягчались надеждой на временность их существования. Профессор надеялся, что именно в суде он сможет доказать свою непричастность к преступлениям Гоши, что именно суд, в отличие от нахального следователя, сможет проанализировать все факты и признать профессора — профессором, пусть даже в иной оболочке.

Правда, тут у профессора возникали некоторые подозрения. Марксистское мышление Дормидона Исааковича напоминало ему, что сознание вторично. Следовательно, за материальные проступки материального объекта — Гошиного тела — ответственность должно нести оно же, а пребывание в данный момент в этом теле иного сознания не меняло его вины.

Но профессор старался не вдаваться в философские нюансы. Он считал себя, и вполне справедливо, иным человеком, ибо его сознание вселилось в преступное тело уже после совершения оным преступления. Профессор же во всех случаях был не более, чем жертвой. Причем, жертвой двойной. Ему даже вспомнилось зачем-то знаменитое сталинское "дети за родителей не отвечают". Он не знал, как эта цитата может ему помочь на суде, но на всякий случай держал ее в памяти.

Профессор вышел из "воронка" и Гошино тело уверенно пронесло его по скрипучим половицам народного суда. Конвоир отстегнул наручники, профессора усадили за невысокий загончик для подсудимых, зал наполнился скучающими бабками, любящими бесплатные развлечения, появились и люди знакомые, университетские, но Дормидон Исаакович сдержал себя, понимая, что выкрики грубого мужлана ничего не скажут коллегам, и сберегая энергию аргументов до заключительного боя за справедливость — до суда.

Сердце профессора дрогнуло, когда он увидел скорбное лицо Гульчары Тагировны. Но тут раздался негромкий, старческий голос секретаря:

— Встать, суд идет.

И профессор оторвал взгляд от любимого лица и встал. И почувствовал, что ему страшно хочется в туалет. Он, естественно, сдержал этот глупый и вызывающий порыв своего желудка, порыв вдвойне неподходящий ни к месту, ни к времени. Но лицо его сморщилось, глаза прикрылись и, услышав разрешение садиться, он сел и сжался в комок, пытаясь унять желудочные спазмы.

"Что же это такое я съел вчера? — думал он сосредоточенно. — Вроде ничего особенного. Так, была отоварка, печенье ели, халву, сало, маргарин. Чифир утром пили. С карамельками. Все, вроде, свежее было…"

За всеми этими мыслями профессор упустил начало судебного заседания и очнулся только от обращенного к нему вопроса:

— Подсудимый, вы согласны с составом суда или имеете отводы?

— Конечно, согласен, какие могут быть отводы, — суетливо привстал со скамьи Дормидон Исаакович. — Даже в мыслях не имею выражать сомнения к составу нашего народного…

— Достаточно, — прервал его жесткий женский голос. — Суд вас понял. С места без разрешения суда не вставайте, на вопросы можете отвечать сидя. Ваша фамилия?

— Брикман.

— Подсудимый, не вводите суд в заблуждение. Ваша фамилия Бармалеенко, зовут Георгий Георгиевич, 1948 года рождения. Так?

— Уважаемые товарищи народные судьи, — громко и торжественно заявил Дормидон Исаакович. — Я хотел бы сделать заявление. Суд введен в заблуждение нерадивым следователем и чудовищной метаморфозой, происшедшей со мной…

— Подсудимый, извольте обращаться к суду без фамильярности. Говорите "граждане судьи". Вы хотите отказаться от показаний, данных во время следствия? Они были даны вами под нажимом, следствие применяло недозволенные приемы?

— Ну, если быть объективным, следствие было несколько претенциозным. Но суть не в этом, уважаемые коллеги, простите, граждане судьи. Я имею ввиду, что личность подследственного не была в должной мере идентифицирована.