Чужестранец

Мирко, однако, не спешил убивать. Противник вызывал у него брезгливость – незнакомое доселе чувство, но был еще и расчет: убьешь – воевода не похвалит, если не хуже, а не убьешь – от Етона потом хорошего не жди: ужом вывернется, выскользнет, да гадюкой и обернется. Продолжая удерживать мужика на земле с ножом у шеи, Мирко вопросительно поглядел на Свенельда. Воевода смотрел угрюмо: исход дела не понравился ему как раз тем, что мякша не порешил Етона сразу.

– Видно, что не воин, – зло сказал Свенельд. – Чего ждешь? Повалил, так добивай уж.

– А отпустишь меня, коли я его добью? – несколько сдавленно спросил Мирко – Етон был все же здоров и силен, и держать его под собой, даже умеючи, было непросто. Последнего вопроса задавать явно не следовало.

Свенельд и вовсе помрачнел, лицо его стало каменным:

– И убьешь – не отпущу, и не убьешь – несдобровать тебе. Ладно: его, – воевода указал на распростертого Етона, – пусти, будет место свое знать. И нож брось: под замком посидишь, там решим, что с тобой делать. Ведите его, – наказал он воинам. – Да глаз не спускайте. Знаю я этих мякшей.

К Мирко приблизился самый старый из воинов – в бороде его уже проглядывала седина, а клок волос, который и Свенельд, и все люди его оставляли на темени, зачесывая налево, стал совсем пегий. В глазах его не было ни злости, ни измывательства, ни торжества, но и сочувствия тоже ни капли.

– Вставай, – проговорил он мякше, еще сильнее, чем Свенельд, цыркая на согласных. – Нож здесь оставь. Не бойся, до поры не тронем. Собаку твою я около избы, где тебя запрут, привяжу. Меня пес не тронет. Пошли.

Свенельд стоял и молча наблюдал. Мирко ничего не оставалось, как подняться, озираясь волком, и идти туда, куда повели: вправо от средней улицы, к крепко построенному темному и давно не пользуемому овину. Обернувшись напоследок, он увидел, как тяжело, мед ленно поднимается на ноги Етон, как, даже не взглянув на него, развернулся и пошел к кораблю Свенельд, как рвался с привязи и скорбно выл Пори, как грустно, чуть не плача, глядел вслед Белый. Еще он успел заметить, что немцы сбились в кружок и о чем-то по-своему неторопливо толковали. Потом Мирко подтолкнули мечом в спину – не старший, воин помоложе, – чтобы поторапливался. По пути им встретилась молодая еще женщина с исцарапанным ногтями в кровь лицом. Ее вели под руки две другие, пожилые уже. Лицо молодки было пепельно-серым, глаза потухшими и заплаканными, черты заострились – она будто маску надела, ровно на масленицу, да только не развеселую, а будто смертную, нечеловеческую вовсе. Обратив взгляд свой на Мирко, она мгновение смотрела, не понимая, потом указала на него рукой, глаза ее зажглись дико, и она упала без сил. Провожатые едва успели подхватить ее под руки.

– То жена Алвада, которого ты поутру убил, – безучастно пояснил старший. – Хорошая женщина.

Мирко проводил взглядом женщин, а потом молвил тихо:

– Может, и добра, да муж лиходей.

– Может, и так, – отвечал старший. – Только об этом с воеводой разговаривать будешь.

Подошли к сараю, отперли дверь. Внутри было сухо, только пахло затхлостью – сарай, видно, долго не открывали. На пол была брошена солома, тоже, видать, прошлогодняя.

– Посиди пока, – велел старший. – Сейчас пса твоего приведу, а потом соломы посвежее принесем и воды. Драться не вздумай. А так, может, еще живым выйдешь. Свенельд мякшей давно не жалует.

– А я и не думаю, – отвечал Мирко, усаживаясь на солому, ему даже рук не связали: воевода не наказал.

– Вот и ладно, – отвечал мужик.

Дверь за воинами захлопнулась, лязгнул засов. Мирко оказался один в темноте, только сквозь щелки в двери сочилось каплями тусклое солнце.

На всякий случай он осмотрел сарай, даже доски на прочность попробовал. Но делать было нечего: сарай, хоть и старый, был еще достаточно крепок, чтобы не развалиться от одного тычка, Земля здесь, конечно, была мягкая, но Мирко плохо представлял себе, как стоит сарай к другим постройкам, да и без лопаты или хотя бы ножа рытье могло занять немало времени. Ясно было, что просто так держать здесь его Свенельд не будет: или убьет, или поспешит отправить куда подальше. Понятия о том, что из мякши получится вовсе негодный раб, у воеводы, должно быть, хватало, а кормить пленника задарма толку не было.

Снаружи было тихо – никаких посторонних звуков, кроме обычных скрипов, шелестов, невнятных голосов издали и собачьего лая. Через некоторое время послышался шорох шагов.

– Эй, мякша. – Это был старший. – Пса твоего я здесь привяжу, у дверей. К тебе не пущу. – Лязгнул замок, дверь отворилась, Мирко услышал, как Пори взвизгивает и рвется к хозяину, как ремень, которым привязали пса, дергается, натягиваясь. Старший вошел, внес кожаное ведерко, наполненное светлой водой. – И вот еще. – Он вынул из-за пазухи ломоть хлеба и завернутое в тряпку сало.

– Благодарствуй. – Мирко поклонился воину как старшему, сохраняя достоинство свободного человека.