Чужестранец

– Да ведь тебе подобное виделось, сам рассказывал. Знать, не всегда бусина чудеса да зеленые края кажет. Получается, что позади нас черно было, а впереди, может, и еще чернее станется, и ждать того долго не придется. Да только кто-то будет ждать, кто-то и радоваться даже будет, а кто и не станет дожидаться, – молвил старик не очень понятно. Неясно было, куда он определил себя и Мирко. – О тени с севера я еще не все сказал, да погожу пока. Я ночи не страшусь. Не ночи бояться следует, но тени. Теперь вот это, – он взял в руки по мечу: роскошный дар старосты – в правую, простой, но изящный и тем одним прекрасный лангсакс – в левую. – Волькские клинки. Только Куланов меч много древнее. – Он положил оружие обратно на стол – рука старика не могла долго удерживать такую тяжесть. – Я потому знаю, что всяких клинков немало перевидал. Это в Сааримяки они ни к чему, а в иных местах, хоть вольков здесь и триста лет как нет, все про каждый нож знают, не то что такой меч, всех хозяев тех мечей поименно назовут. А этому лет пятьсот будет, не меньше. Но ведь как сохранился! Да, Кулан хоть всю память родовую и растерял, а как железо ручным сделать – не хуже меня знает. Более ничего сказать не могу: герой ли сей меч в руках держал, или висел он для украшения, или, может, злодей какой им владел – того прочесть нельзя: Кулан, видать, если следы какие и были, все затер.

Сей же лангсакс, – со знанием дела молвил Реклознатец дальше, – сотворили недавно, лет двести, вряд ли больше, с тех пор минуло. Медный круг – это, по-вашему, по-мякшински, колесо солнечное, а камни, что на круге, на деле должны быть один златой, другой серебряный, третий же – черный. А значат они три солнечных порога: рассвет, сумерки и полночь. Вольки по таким камням о судьбе гадают, только как, того я уж не знаю. Носить, однако, можешь его смело, – заключил колдун. – Оборотнева сила не всякое железо подчинит, а уж тот, кто им владел, и вовсе оборотнем не был. О нем, однако, дальше речь. Что ж ты молчишь, ничего не спрашиваешь?

– Не о чем спрашивать покуда – ты сам все говоришь, что я знать хочу. Только для меня главное – не меч, и даже не бусина.

– И до главного дойдет, – ответил колдун. – Коли так, слушай еще. Гусли эти тоже от вольков, знаю. Только в руки брать такие не доводилось. Но уж коли довелось, должен я их послушать, а они меня.

С этими словами Реклознатец взял гусли и осмотрел их любовно и осторожно, как воин осматривает меч, а ювелир – дорогой и тонкий обруч. Затем старик поставил их так же, как давеча Юкка, прикрыл глаза и тронул струны. Поплыли дивные звуки. Но были они не волшебными и чарующими, как в бусине, и не похожи на тот перелив, что сумел извлечь Юкка Антич. Это была целая песня без слов: грозная, мужественная и печальная – последняя песня великой битвы, из которой не суждено вернуться никому, в которой не может быть победы. В избу словно ворвался дым от бесчисленных факелов и пожаров осажденного города, бряцание оружия, зловещий его лязг и скрежет, гулкие удары стенобитных орудий, боевые призывы защитников крепости и гортанные крики врагов, грохот обрушивающихся крыш и башен, стон последнего павшего воина и… зловещая, пустая тишина, которой все завершилось, в которую все кануло, точно в небытие.

Колдун благоговейно положил гусли на место.

– Вот так выходит, Мирко Вилкович, – проговорил он тихо. – И люди не помнят ничего, и камни старые рассыпаются, и горы в землю уходят, а гусли – их вольки арфою называют – знают, хоть и не видели ничего.

– Дядя Реклознатец, – вспыхнул Мирко. – Научи гуслями владеть, хоть самому малому научи. А там я уж сам как-нибудь, зимой времени достанет…

– Этими? – прервал его на полуслове колдун. – Нет, – покачал он головой, – за этим не ко мне идти надо, а к тому народу, что такую красоту сотворил. Если, конечно, есть еще у вольков такие мастера, – добавил он и замолчал – ненадолго, чтобы хлебнуть кваса—в горле у старика пересохло.

Меж тем на остров – это теперь стало заметно – опускались сумерки. «Интересно, а горел бы серебряный камень по-особому в сумерки, если бы он был серебряным?» – подумал Мирко, глядя на клинок с солнечным колесом. Он не поленился, поднялся с лавки, положил в печь еще дров, чтобы колдуну не было зябко. Снаружи творилось все то же, будто кто раздувал на северо-западе без устали огромные мехи. Мирко выглянул за дверь и впустил набегавшегося по острову Пори. Кони возвратились на двор, сами зашли в стойло, холодное, но надежно закрывающее от ветра, и стояли теперь там, будто дремали. Знали, что завтра предстоит им долгий нелегкий путь. Ворона по-прежнему не было видно. Мякша вернулся в избу. Колдун тем временем достал молока, сыра, хлеба, холодного мяса и поставил все на стол, убрав перед тем волшебные и дорогие вещи – свои и Мирко.