Чужестранец

Но пока надо было думать о другом. Он искал ту веху, примету, о которой говорил Юкка. Вниз с гребня уводила широкая тропа, можно сказать, дорога, поросшая травой. Здесь виднелись родные для черного леса копытень, лютик, пролесок, наступали на тропу рябина, черемуха и боярышник, но в пору торга колеса купеческих телег делали свое дело, сминая поросль, равнодушно отмеривая за верстой версту.

«Что ж такого чудесного нашел здесь Йорма? – думал Мирко. – Дорога идет себе под горку, и все». Он еще раз тщательно осмотрел место, где стоял. Гребень увала был ровный, но не широкий, далее шел косогор, весь заросший кустами и деревьями; владения редкого соснового леса здесь кончались.

Дорога, цепляясь за корни, вела сначала вправо. Вот приметно выбилась вперед из общей лесной стены рябинка, а за ней… Ага! Внимание Мирко привлек невысокий продолговатый камень, обросший мхом с северной стороны. Интересно, а откроется ли что занятное, если поглядеть со стороны, откуда дует летник?

То, что он увидел на другом краю валуна было знакомым, но зато с каким терпением и старанием исполненным! Поверхность камня сверху вниз была разбита резчиком на три неравные части. Вверху стоял справедливый Меченосец. На поясе у него висел оберег-конь. Четырехликий бог должен был зорко смотреть на все стороны. Каждое лицо украшала почтенная борода, а в правой руке он крепко держал турий рог с вином. Пониже, на среднем месте и ростом будучи пониже, находился человек в четырех возрастах. Вернее, это были четыре фигуры, только изображали они одного и того же. И в руках он держал поочередно зерно, росток, колос и, наконец, колос с зернами. В самом низу, сгорбившись, подогнув колени, расположился усатый дядька. Лицо его было каким-то капризным, недовольным, хотя, судя по нему, место свое менять на что-нибудь другое он вовсе не желал: то ли боялся, то ли еще что. Боги трех миров собрались на одном камне, являя собой деление света и его единство. Без одного не могло быть остальных. В этом и был порядок и бесконечный, размеренный ход времени по солнечному кругу. И только из опричной, кромешной пустоты могло вползти что-то противное, зловещее, темное, и только за тем, чтобы сломать и порушить этот утвердившийся лад. И что бы это ни было – черный северный всадник-Рота или что еще, – но его следовало непременно загнать обратно во тьму, да так, чтобы неповадно было соваться вдругорядь. Видно, изгоняли уже, да не насовсем, коли стал являться он во второй раз. Что-то ослабло в связи миров, и покатились-полетели под холодным чужим ветром людские судьбы, как листья, как невесомые паутинки. Долгая осень стояла над северной землей, последним золотым и пронзительно грустным горели светлые души и уносились, и падали на сырую землю забвения, а новой весны все не было. И кто знал, может, эта осень уже шагнула гораздо дальше: на Вольные Поля, за Промозглый Камень, за Белые горы? И словно в подтверждение этих сумрачных дум откуда-то спустился на камень маленький пожелтевший лист осины. Пошуршал и затих в зеленой еще придорожной траве.

Мирко от этого встряхнулся. «И действительно, скоро осень! Листья желтые вот-вот дождем посыплются, а я все стою, камни разглядываю? Как ни красиво здесь, как ни дышится легко, а дорога не ждет. Да и мне ждать нечего, поспешать надо: здесь миг, там чуток – вот и старость, а мне ой как много успеть хочется!» И он, взлетев в седло, тронул Белого. Конь, которому поднадоели уже корни, валежник, камни да осыпи, взыграл от удовольствия почувствовать под копытами настоящую торную дорогу.

Однако уклон был крут, и дорога петляла, спускаясь медленно и делая многочисленные повороты. Вдоль обочины вода, стекавшая при сходе снега и осенних дождях, промыла неглубокие канавки. И едва достиг мякша первого же такого поворота, как нашел в траве точь-в-точь такой камень, как и у начала дороги. «Вот, значит, как? А может, и далее камни ставиться будут?» – предположил Мирко. И не ошибся: каждый поворот словно находился под охраной всех трех миров. Сами камни немного разнились меж собою, но изображения на них были одинаковы, будто братья-близнецы.