Чужак в чужой стране

Хуже всего: Майк уверял, что идея зародилась у него благодаря высказываниям Джубала о церкви, о ее сути и деятельности. Джубал признал, что вполне мог сказать нечто подобное, хотя и не помнил точно.

Майк старательно скрывал свои планы; несколько месяцев он прожил в небольшом, крайне бедном сектантском колледже, получил степень бакалавра после экзаменов, затем «вызов» в их приход, после чего его посвятили в сан; секта была признана, хотя ее и считали нелепой; а он тут же написал докторскую диссертацию по сравнительным религиям, шедевр схоластики, где ему удалось избежать каких-либо утверждений; ему присудили докторскую степень honoris causa, совпавшую по времени со щедрым (анонимным) пожертвованием в пользу этой, крайне голодной, школы; вторая докторская степень (тоже почетная) за «вклад в межпланетные познания» от университета, где могли бы быть осторожнее, но Майк дал понять, что такова будет плата за его появление на конференции, посвященной изучению Солнечной системы. Человек с Марса постоянно отказывался от приглашений, от Калтеха (Калифорнийского технологического института) до Института Кайзера Вильгельма, и Гарвард не смог удержаться от соблазна.

Что ж, теперь они сами такого же пунцового цвета, как и их знамя, цинично подумал Джубал. Майк пробыл несколько недель помощником капеллана в своей бедной, как церковная мышь, альма-матер, затем порвал с сектой и основал собственную церковь. Совершенно кошерную, неуязвимую в юридическом смысле, такую же почтенную, как в свое время церковь Мартина Лютера, — и такую же тошнотворную, как скопившийся с прошлой недели мусор.

Мириам вырвала Джубала из его кислых грез.

— Босс, у нас гости!

Поглядев вверх, Джубал увидел садящуюся на газон машину и заорал:

— Лэрри, винтовку — я же поклялся пристрелить каждого, кто осмелится приземлиться на мои розовые кусты!

— Он садится на траву, босс.

— Пусть прилетает позднее, может, дадим ему разрешение.

— Похоже, это Бен Кэкстон.

— И верно. Привет, Бен! Что будешь пить?

— Ничего, специалист дурного влияния! Мне нужно поговорить с вами, Джубал.

— А ты уже говоришь со мной. Доркас, принеси Бену стаканчик теплого молока, он приболел.

— И без соды, — добавил Бен. — И подай бутылку с тремя отметинами… Джубал, мне нужно поговорить с вами наедине.

— Идем в кабинет, но если тебе удастся утаить что-нибудь от моих детей, научи меня своему способу хранить тайны.

Бен всех поприветствовал (в трех случаях — антисанитарным методом), после чего те улизнули наверх.

— Какого черта? — спросил Бен. — Я что, не туда попал?

— А, ты же не видел новое крыло, две спальни, внизу еще одна ванная, а там моя галерея.

— Да тут статуй хватит на целое кладбище!

— Пожалуйста, Бен, «Статуи» — это умершие политики, а перед тобой — «скульптуры». Говори о них, будь добр, в почтительном тоне, а то я разозлюсь. Здесь — точные копии величайших скульптур, сотворенных на нашем гадком шаре.

— Так вот, эту гадость я уже видел… а остальной балласт откуда?

— Не слушай его, милочка, — обратился Джубал к копии «Прекрасной Эльмиры», — этот варвар не ведает, что несет. — Коснувшись прекрасной увядшей щеки, он погладил пустую сморщенную грудь. — Я-то знаю, каково тебе… недолго уж осталось, потерпи, моя красавица.

Обернувшись к Бену, он бодро произнес:

— Бен, придется тебе подождать, я должен научить тебя смотреть на скульптуру. Ты нахамил даме, я такого не потерплю.

— Что? Да не валяйте дурака, Джубал. Вы сами-то грубите живым дамам, и по сто раз на дню!

— ЭНН! — заорал Джубал. — Наверх — и надень мантию!

— Вы же знаете, я не стал бы хамить той старушке, которая позировала мастеру. Но совершенно не понимаю, как у художника хватает наглости просить кого-то позировать в обнаженном виде, если это чья-то прабабушка… и чего ради вы ее тут выставили.

Вошла Энн в мантии.

— Энн, я когда-нибудь хамил тебе или остальным девушкам? — спросил Джубал.

— Требуется мое личное мнение? — поинтересовалась Энн.

— А я чего прошу? Ты же не в суде.

— Вы никогда нам не хамили, Джубал.

— А ты когда-нибудь видела, чтобы я был груб с женщиной?

— Я видела, как вы вели себя намеренно грубо по отношению к женщине, но никогда — по отношению к даме.

— Благодарю. Еще одно мнение: что ты скажешь об этой бронзе?

Поглядев на шедевр Родена, Энн медленно промолвила:

— Когда я увидела ее впервые, то подумала: какой ужас! Но потом я пришла к выводу, что это, возможно, самое прекрасное творение из всех, какие мне случалось видеть.

— Спасибо, ты свободна. — Она вышла. — Хочешь поспорить, Бен?

— Что?! Если когда-нибудь я поспорю с Энн, значит, мне пора на покой. Но я все равно не грокаю.