Чумные псы

— Неужели не знаешь? Это хворь такая, вроде чумки, от нее собаки тоже мрут, только иначе… Редкая болезнь. Я так понимаю, хозяин и решил, что ты бешенством заболел. Пахнет от тебя довольно странно, да и голова выглядит как крысиное брюхо, когда зубами его вспорешь…

— Но ты-то, похоже, нас не боишься?

— Я? Нет. Я влет разнюхал, больной ты или здоровый. Ни бешенства, ни чумы у тебя нет, но человеку это поди объясни! Вот он и сбежал.

— А куда овцы-то подевались? — задал Рауф актуальный вопрос.

Овчарка вновь не могла скрыть удивления.

— Овцы?.. Так кто же их снаружи держать будет, когда снег?.. Их еще вчера в овчарни загнали. Во работка была, я вам доложу, да все на холоде! Думаешь, чего ради мы тут с хозяином бродим? Ищем, не спустилась ли еще какая с верхних лугов…

— Ясно, — сказал Надоеда. — То есть нам вряд ли… Ну да, я понял.

— Значит, вы так и живете на склоне? — спросил черно-белый. — Кочуете то вверх, то вниз? Совсем вы от такой жизни отощали, бедолаги. А у тебя еще и мозги набекрень, — добавил он, обращаясь к Надоеде. — Смотрите, тут под открытым небом и помереть можно… Ну да ничего, выше нос! Завтра будет оттепель — чуете в воздухе?

В это время издалека долетел зов:

— Ко мне, Лентяй! Живо ко мне!..

И черно-белый пес, не добавив ни слова, метнулся прочь со стремительностью форели, идущей против течения. Заснеженный склон, простиравшийся от подножия утеса до самого озера, вновь опустел.

— Он не узнал нас, — немного помолчав, проговорил Надоеда. — И он явно считает нас неопасными.

— Какая уж там опасность, — хмыкнул Рауф.

— У меня лапы замерзли, — пожаловался фокстерьер.

— Замерзнут совсем и отвалятся, если здесь будем торчать. Надо подыскать какое-никакое логово. Может, к утру все и растает, но до тех пор у нас глаза льдом успеют покрыться!

— Грустное получится зрелище, — согласился Надоеда. — Я же ничего ими видеть не смогу, правда? Ни личинки не рассмотрю, ни мышки, ни помойки за домом… Ладно, Рауф, не будем унывать! Может, мы еще лиса найдем, а может, вовсе забредем в такой уголок мира, который никому, кроме нас, нужен не будет. А придет черед умереть — разве ты не предпочел бы встретить смерть здесь, чем в баке с водой у белых халатов? По мне так лучше уж тут… И так у нас с тобой не много достоинства осталось. Знаешь, из всего, что отняли у нас белые халаты, это мне почему-то дороже всего остального. Будем же надеяться, что хотя бы умрем в одиночку, как подобает приличным зверям!

Воскресенье, 21 ноября, —

понедельник, 22 ноября

Оценка личности Джеффри Уэсткотта, данная Дигби Драйвером, была, что характерно, легкомысленной, преувеличенной и недоброжелательной. Но, что так же характерно, совершенно несправедливой назвать ее было нельзя. Хотя мистер Уэсткотт в жизни своей не участвовал в судебных делах, в роли ответчика или, боже упаси, в каком-либо ином качестве, определенная червоточинка в нем все же имелась. Он был слишком внимателен к собственной персоне и слишком мало уважал чувства других, следствием чего стала некоторая неразборчивость в средствах. Скажем так, мистер Уэсткотт предпочитал жить по им самим установленным правилам, но даже их не всегда безоговорочно соблюдал. Люди в целом его не слишком интересовали. Он предпочитал им неодушевленные предметы, в особенности различные артефакты, и не делал секрета из своих предпочтений. Когда шла речь о тончайшей наладке какого-нибудь замысловатого механизма, мистер Уэсткотт полностью погружался в процесс, выказывая чудеса терпения и проницательности; имея дело с людьми, он не проявлял ни того ни другого. Он обладал недюжинным интеллектом и великолепным умением сосредотачиваться, но, вкупе с целеустремленностью и склонностью работать в одиночку, эти качества порождали нетерпимость и к окружающим, граничившую с фанатизмом. Возможно, преданный соратник Торквемады из него бы все-таки не получился, но за Робеспьером он, пожалуй, пошел бы, да и Кромвелю не понадобилось бы долго уговаривать его расписаться под смертным приговором королю Карлу.