— Да не очень, — сказал Надоеда. — Я думаю, примерно на одну ночь. Мне так кажется оттого, что днем их редко увидишь. Их, наверное, все время меняют. И сразу заметно, что свет от них совсем не такой, как тот, что люди делают у себя дома, когда поднимают руку к стене… Рауф, а чувствуешь, как пахнет машина? Какой хороший, настоящий, правильный запах! Не то что у этих паршивых камней! Лис! Давай остановимся здесь и немного передохнем.
— Еще не хватало! Только не здесь, олух! — отозвался их проводник. — Тому, кто любит торчать возле дороги, приходит скорый конец!
Надоеда перебежал через дорогу, дождавшись ничем не нарушаемой темноты. Догнал лиса, который уже трусил вдоль русла ручья, вытекавшего из ущелья Берксайд-Гилл, и, запрокинув голову, увидел длинный силуэт Хелвеллинского кряжа, тянувшийся куда-то вдаль в свете луны.
— Вот бы мне овечьи крылья… — вздохнул фокстерьер, когда, следуя за неутомимым лисом, они вновь полезли круто вверх через лужи и маленькие водопады, выбираясь на пустошь Уилли-Уайф-Мур.
— Какие-какие крылья, Надоеда?
— А то чьи же? У них были когда-то крылья, Рауф. И случилось так, что одна взлетела в небо, и все остальные, как у них водится, следом. Там они сняли крылья и давай пастись, передвигаясь все время вдогонку за солнцем, чтобы не мерзнуть. А к вечеру поднялся ветер и сдул все их крылья с того места, где они их оставили. Так овцы и не сумели их отыскать. Эти крылья до сих пор можно видеть в небе. Ветер носит их туда-сюда в синеве.
— Но как же овцы вернулись на землю?
— А очень просто. Где-то там, далеко-далеко, небо загибается книзу и сходится с землей. Это даже видно, если посмотреть вдаль. Овцам пришлось дать здоровенный крюк, они шли и шли — очень долго.
— Я этого не знал, — сказал Рауф. — Ты у нас главный умник, Надоеда. Ростом не вышел, зато мозгами… Верно, лис?
— Точно, — отозвался тот и лег наземь. — Умный, точно северная сторона осла, идущего на юг… Вот теперь, старина, можно и передохнуть. Нам еще топать и топать — силы понадобятся.
Когда они наконец миновали Незермост-Пайк, добрались до западного конца Страйдинг-Эдж и оказались над отвесным обрывом высотой в добрых шестьсот футов, который нависал над озером Ред-Тарн, тихо мерцавшим в свете луны, Рауф показал клыки и прочувствованно выругался.
— Шею бы тебе свернуть, лис! Почему ты не предупредил, что придется жить на краю одного из этих проклятущих баков для утопления? И потом, ты обещал, что на новом месте совсем не будет людей, а тут ими все провоняло! Не жилище, а мусорник! Табаком разит, черствым хлебом и еще этими… чем это пахнет, Надоеда?
— Картофельными чипсами, женщинами, шоколадом, мороженым, повидлом… всем вперемешку! Припоминаю еще одну песенку старины Киффа: «О, бараньи косточки, курятина, сыр, — вот вещи, которые красят наш мир! Но я всем этим лакомствам предпочел бы благоуханный фонарный столбик».
— Ладно, помолчи. Лис! Люди же здесь, похоже, толпами шляются.
— Верно, старина. Но только не зимой. И только не туда, куда мы направляемся!
— Куда еще мы направляемся? — зарычал Рауф. — К этому баку с водой я нипочем не пойду!
— Ну, ну, приятель, полегче на поворотах, — насколько мог смиренно проговорил лис. — Никто тебя туда и не ведет.
Надоеда тем временем, усевшись на камушек, задрал морду к плывшей между облаками луне, после чего запел — безо всякой внятной причины, зато с беспричинным восторгом. Почти так же, как поет под майским солнышком перелетная славка-черноголовка, поет в зеленой английской роще, понятия не имея, что полгода спустя какой-нибудь нечесаный пентюх, обитающий в Италии или на Кипре, подманит ее дудочкой и умертвит ради того, чтобы другая сволочь в дорогом парижском ресторане сделала из нее заливное, а третья прямоходящая свинья могла полакомиться изысканным блюдом.
— Хватит уже, Надоеда! — перебил Рауф. — Что за радость просиживать задницу, распевая всякую ерунду?
— Еще какая радость, — нисколько не смутился терьер. — Всякий раз, когда я пою, люди с неба мне бросают кусочки лакомства. Или Кифф бросает… Ну, или еще кто-то, не знаю. Не веришь? А вот сам посмотри!
Надоеда отбежал за камни, и несколькими мгновениями позже запах и звук сообщили им, что он распотрошил брошенную упаковку отсыревших чипсов и с жадностью поглощает ее содержимое. Он так и выбежал к ним обратно — с пластиковым пакетом, болтающимся на мордочке.
— Ух, вкуснятина! — И он смахнул пакет движением лапы. — Хочешь попробовать, лис? Правда, они уже не те, какими были, но все равно…
Лис молча повернулся и двинулся на север, огибая вершину и держа курс на Лоу-Мэн.