Читаем Чукотан полностью

До прибытия в Ново-Мариинск жизни кооп-матроса не хватало одной всеопределяющей краски. Была красочка черная – выгнали из ремесленного училища. Но к той красочке быстро прибавились другие. Широкой полосой легла красная, подпольно-революционная. Вслед за ней серо-свинцовая – арестант-смертник. Дальше водно-голубая – побег! А уж после них намертво впиталась краска густейшая, золотая: сорок миллионов рублей через свои руки пропустил в кооперативных сообществах по заданию владивостокского комитета партии большевиков! Сильно переменившись от денежных количеств, он с восторгом и для красоты позолотил себе срамные части тела...

Но тут, на Чукотке, жизнь вдруг вспыхнула бело-розовым – даже не светом, сияньем – любовь, любвишка!.. Ухх! И хотя белый цвет был Мандрикову слегка отвратителен, в смешении с близким к революционному цветом розовым он-то как раз и лишал кооп-матроса ума. Иногда Мих-Сергу казалась: революция для того только и случилась, чтобы отбить у Бирича Елену, а там – черт с ней, с революцией, совсем!

Мысли подобные отгонялись как недостойные. Мысли уходили, вместо них на цырлах пробегали гуськом воспоминания о прежней жизни. А была она тупо-однообразной, хотя и разнокалиберной. В названиях кораблей проскакивала матросская жизнь: «Громовой» – рев и слава, гром и вой. «Олег» – глухая месть и великие замыслы. А уж после кораблей – сухопутный Дальний Восток, Зеленый Клин! Так этот край называли братья Мих-Серга, уехавшие сюда на заработки еще до германского позора и грянувшей вслед за позором революции.

К мыслям о революции враз притягивалась Елена, а к ней – вся семейка Биричей. К семейке был у кооп-матроса счет особый. Не только из-за Елены – из-за прежних коммерческих раздоров со старым каторжанином и его сыновьями. Но тут нужно было знать семейство Биричей: кроме Павла, каждый – обожженный кирпич! Правда, знал о семействе кооп-матрос очень и очень мало. Не знал он всей правды и об адмирале Колчаке, про которого по прежней морской службе слышал только доброе и про которого теперь даже подумать нельзя было без опаски. Незнание то окрыляло, то обламывало крылья. Незнание делало свято-мощным, но и сразу же – слабосильным…

«Железная рукавица» – адмирал Колчак был ненавидим и обожаем. Но, главное, он был недоступен. Громкие реляции о его победах внушали подозрения, приводили в замешательство.

«Что дальше?» – уедал себя самого глава уезда Громов.

«Что дальше?» – спрашивал у латыша Берзиня матрос Мандриков.

«Что-что-что?» – терзала себя Елена небесная…

Не найдя ответа и понимая: готовится нечто страшное, ранним утром 16 декабря 1919 года Иннокентий Громов отправил радиотелеграмму управляющему Камчатской областью Червлянскому. В телеграмме обычно спокойный Громов разражался гневом на окружающую обстановку и упрекал его превосходительство господина Червлянского, а заодно и все дальневосточное руководство в бездействии. Кроме того, он сообщал: в Ново-Мариинске вовсю ворочает делами подполье! Хотят установить Советы. И близки к этому. Где обещанные солдаты? Где спирт, где оружие и съестные припасы для раздачи оголодавшим подданным?

В последней строке телеграммы Громов прямо-таки вопиял: «Как быть?»

Радиотелеграфист Титов, флегматично переправлявший громовские вопли в глубину эфира, уже через час рассказал о телеграмме Безрукову-Мандрикову. Простодушно, но не без умысла: Титов старался служить и тем и этим, его веселила игра в поддавки с одними, в дурачки с другими. «Там поглядим, чья возьмет», – убеждал сам себя Титов.

После слов радиотелеграфиста Мандриков решил выступать немедленно. И хотя подготовка к перевороту была не завершена даже наполовину, его сразу же поддержали Игнатий Фесенко, Аренс Волтер, Иван Клещин и Николай Кулиновский. Были и сомневающиеся, но их слушать не стали. Переворот постановили устроить в тот же день, 16 декабря.

Первый ревком

Ровно в полдень все того же декабря, шестнадцатого числа, Безруков-Мандриков еще раз собрал большую часть ревкома в новом, непривычном месте. Дом на окраине принадлежал сочувствующему купцу. В сенях, в двойной позеленевшей от времени китайской медной жаровне, тлел олений кизяк. Шум ветра, донимавший на улице, поутих. Оглушение было всеобщим и неожиданным.

– Выступаем в четыре пополудни. Главное – арест кровопийц-колчаковцев. Всех вас, пришедших сюда, разбиваю на тройки.

– И двоих хватит, Михайло!

– Нет, товарищ Фесенко! Нет! Двоих будет мало… Делимся так: Берзинь, Кулиновский, Мандриков арестуют Громова. Фесенко, Гринчук, Клещин возьмут Струкова. И поосторожней с ним: хитер, опасен! Остальные возьмут Суздалева и Соколова, а уж в самом конце – дурака Толстихина.

В четыре пополудни выйти не удалось. Задержались из-за дикой метели и тяготящей ум северной вялости. В плотных сумерках, уже около семи часов, по нерасчищенному снегу, напрямик, двинулись к дому Громова.

– Вам предъявляются следующие обвинения, – начал сосредоточенно Берзинь.

Перейти на страницу:

Похожие книги