Чукотан

Так было везде, кроме подпольного ревкома. Этот смутно шевелящийся, как морж в продухе, тайный орган был создан, как только Безруков-Мандриков и Берзинь-Хван прибыли на Ново-Мариинский пост. Под грубой шкурой ревкомовского морского зверя шло бурление лимфы и крови. Такое бурление звуком своим и смыслом сильно отличалось от близлежащей жизни. Чему и Безруков, и Берзинь про себя радовались как нечаянному теплу.

Ново-Мариинск 1919 года – три столба, храм, низенькие заборы, бесконечные склады, одноэтажные казенные дома и новенькая искровая радиостанция. Ее длинные волны достигали не только Петропавловска-Камчатского, но даже и городка Ном, расположенного в штате Аляска.

Неподалеку от Ново-Мариинска – угольные копи. Множество измученных двенадцатичасовым трудовым надрывом подземных скороходов, углекопов и вырубщиков. В уездной управе об их недовольстве, даже остервенелости знали. Справиться думали путем нажима и увеличения платы за покупаемый у шахтовладельцев уголь. За добытую тонну коммерсантам платили двести рублей. Но углекопам из оплаченной тонны доставалась лишь малая доля. Обещали больше. Однако опять-таки – коммерсантам. Им даже пятьсот за тонну обещали! Но при некоторых условиях. Условия, выдвинутые главой уезда Громовым, были такие: не поддерживать Советы, не иметь дело с коммуноагитаторами, во всем полагаться на промысел Божий и волю его высокопревосходительства Верховного правителя Колчака Александра Васильича.

Чуя разор и душевредство, многие коммерсанты готовились отплыть в Америку. Ждали лета. Однако ж увеличение платы за тонну угля приветствовали двумя руками. Революция – шут с ней! Революция пришла, революция ушла. А барыш – безутратен, барыш – вековечен, барыш – страстно любим! Выгода и прибыток – как угольное сердце Чукотки: они горят, не сгорают, набирают черной энергии вновь и вновь… А ведь рядом с углем еще и золото. Сердце коммерции разрывалось: бросить Чукотку жаль и оставаться опасно! Ледяной обжигающий жар с головой накрывал ночами состоятельных людей Чукотки…

Ледожар врывался по временам и в деревянный, на высоком фундаменте дом, где под видом пирушек шли заседания ревкома. Жар приводил в дрожь, холод не остужал. Революция, как та снежная лавина, продолжавшая двигаться с неведомой горы на Россию, вселяла надежду и ужас. Она требовала жертв и пред-жертвенных действий – подчас шумно-расстрельных, подчас тихо-кровавых.

О том, что происходит на угольных копях и золотых приисках, Мандриков и Берзинь знали. Сероокий, с огромным подбородком и плачущими глазами Август Берзинь был пока еще лишен простора действий и поэтому в свободное время чувствовал себя сочинителем Чукотки: вел дневник. Михаил Мандриков заведовал складом и искал встреч с Еленой. Пути Берзиня и Мандрикова пересекались лишь на заседаниях подпольного ревкома в просторном доме коммерсанта Тренева.

Постепенно в ревкоме стали мелькать новые кухлянки, новые люди. Некоторые тут же исчезали. Другие задерживались: матрос Булат, моторист Фесенко, учитель Куркутский с реденькими усами и круто загнутым носом… Да и сам ледожар, врываясь в деревянный дом, постепенно разжижался, таял, превращался в северный жидкий кисель.

Ревкому мешала радиостанция. От нее по округе разлетались вздорные, пляшущие близ сковороды, как те чертенята, ненужные вести. Пост Ново-Мариинск обзавелся радиостанцией только в 1914 году, и в работе ее не все винтики были еще отрегулированы. Радиотелеграфисты не умели, а скорей, не хотели неудобные и будоражащие новости хранить в тайне. Громов, глава уезда, подозревал радиостанцию в склонности к мятежу. Кладовщик Безруков думал о ней то с порицанием, то с восторгом. Для него радиостанция была единственным, хотя и узким входом в темное сознание северян. Была эфирным мостом, звездным миром и распространяла, конечно же, не одни только вредные вести.

Одного дня заврадиостанцией Учватов шепнул Мандрикову: «Колчаку, толкуют, конец скоро. Тает потихоньку диктатор наш маргариновый! Так, передают мне, в Питере и в Москве ваши товарищи меж собой звать его стали – “маргариновый диктатор” – умру от смеха…»

Впитавши сказанное, Безруков-Мандриков сам для себя постановил: во время предстоящего переворота захватить радиостанцию в первую голову.

– А еще – спирт и оружие! Конфисковать, зубами выгрызть! Крепость спирта, помноженная на мощь пулемета, даст нам… даст… – Здесь Мандриков сбивался, склонялся над столом, резкими черточками рисовал на прошлогодней газете какую-то карту.

Однако ревком ревкомом, радиостанция радиостанцией, а Елена небесная, Елена теплая вдруг оказалась нужней их всех вместе взятых! Некий род душевной болезни, какое-то умоисступление на почве подмеченной еще морским балтийским доктором эротомании окатывали Мих-Серга с головы до пят.