Чукотан

– Не ваш ли труп, бесценная наша Елена Дмитриевна, он уже тогда переступить собирался? Молчите? Улыбаетесь? Идиотку из себя корчите?! Ладно, почитаю еще эту сказочку про красного бычка и белую телочку. Про банду Мандрикова прочитаю... Именно Перепечко чуть позже предложил: «…революционный комитет взять на выморозку, но с таким расчетом, чтобы живыми они остались».  Вижу, насчет выморозки, то есть пыток холодом, вы меня поняли… Ну дальше, как знаете, случился штурм ревкома. Колчаковцы и примазавшиеся к ним местные штурмовали!

А вот что произошло до выморозки и до расстрела. Этот самый Перепечко показал: «…после того как ревкомовцы без боя сдались, их допрашивала выбранная комиссия из шести человек, но вынести решение по делу арестованных она отказалась. Тогда дело было передано на решение общего собрания селения Анадыря, на нем присутствовало пятьдесят-шестьдесят человек. За предложение о том, чтобы арестованных членов ревкома, всего в количестве пяти человек, нужно расстрелять, было проголосовано единогласно».

– Брешет ваш Перепечкин! Брешет как псина! Был бой! А вот собрания такого не было! Собрались от силы десять-двенадцать человек, покалякали о том о сем, ничего не решили и разошлись. А расстрелять их – и в первую очередь Мишеньку – велел полковник Струков. Потому что Мандриков не открыл ему, где находятся конфискованные доллары. Вот вы бы Струкова и допросили. Он ведь ваш классовый враг, так чего ж и не допросить?

 – Ну сам-то Перепечкин, как вы изволили выразиться, утверждал, что в голосовании не участвовал, так как стоял на посту, охранял, мол, арестованных… А все-таки добавил: «… но я лично также был за то, чтобы расстрелять пятерых (в начале расстрелянных было четверо) арестованных, именующих себя членами ревкома». Тогда же был избран новый совет во главе с Рыбиным, жители от него потребовали впредь «крупные дела разбирать на общем собрании».

– Рыбин сволочь, в Мишеньку он стрелял, я точно знаю. И тоже не из-за идейных разногласий! За свои деньги, собранные за год с вырубщиков угольных копей, дрожал он…

 – Допустим, Рыбин, допустим, сволочь. А деньги-то, где они? Но пойдем дальше. Тем более что дальше Перепечко говорит о том, что ревкомовцы действительно не знали о приговоре, его от них скрыли. И клялся матерью: в арестованных стреляли все одновременно, значит, и Рыбин, которого вы тут сволочью обругали, стрелял тоже. Все, кроме самого Перепечко. Правда, помог другой участник расстрела Львов Иван. Он перечислил тех, кто в расстреле участвовал, и даже добавил, сердешный: «Я лично дал по ревкомовцам два выстрела, в кого мои пули попали, не знаю. А только стерпеть их бандитизма и любви к денежным средствам – не мог».

А еще Перепечко, все в том же тысяча девятьсот тридцать третьем году, говорил: «…именующие себя членами ревкома во главе с Мандриковым – это был не ревком, а какая-то банда разбойников, которые хотели ограбить казну, и в настоящее время я, Перепечко, не верю, что это был ревком…»

– Так где она, казна? По-хорошему спрашиваю, Елена… ммм… Дмитриевна. Где деньги Мандрикова, где золото старого Бирича?

– Врет ваш Перепечкин и не краснеет. Ничего про деньги мне Мишенька не говорил. А только я сама знала, и другие говорили: в Маркове все деньги Свенсона остались. Куда делись потом – не ведаю… А с Мишенькой… Мы с ним про революцию говорили! И языком английским занимались.

– Вот вы себя и выдали! Учил он язык, чтобы убить муженька вашего и на Аляску с деньгами бежать!

– Мишенька никуда не сбежал бы. Хотя это мне и не нравилось, а был он революционером с макушки до пят! И нечего на него наговаривать. Врет Перепечкин, врет, паскуда…

– Врал, врал, дражайшая! Еще с тридцать третьего года в мерзлоте вечной, рядом с мамонтами и медведями лежит этот самый Перепечко! Да еще притом…

Блаженная улыбка вдруг скользнула по губам Елены. Следователь улыбку заметил, осекся на полуслове.