Чукотан

Через какое-то время чета Биричей обосновалась в Калифорнии. Струков со всеми его угрозами куда-то напрочь исчез; жену свою Елену, которую Павел числил теперь только прислугой, жену, снова засиявшую невиданной, всепримиряющей красотой и от парламентерства сохранившую лишь три шрама на спине и легкий рубец у губ, он приспособил вести счета…

Через четыре года, уже в Калифорнии, Павел получил от верного человека известия про отца. От него и Елена узнала: Хрисанф Платонович Бирич, старый каторжанин, так и не втершийся во Владике в доверие к Советам и в пику им занявший в двадцать первом году высокий пост особоуполномоченного Временного Приамурского правительства в Охотско-Камчатском крае, да еще и с правами губернатора, был в феврале 1923 года в Петропавловске красными расстрелян. Павел был к этому готов, знал: отец не оставит прибыльные места, будет драться за копейку, как за миллион, будет копить и приумножать, приумножать и вкладывать в оборот…

Елене исполнилось тридцать шесть. Движение лет было подобно океанской воде, вода казалась мертвой, застылой, но незаметно менялась: уходя безвозвратно, возвращалась вроде той же, но, по сути, иной. Жили в Сан-Франциско не особо весело, но без драк. Павел кое-как с женой примирился, когда родился сын, стал внимательней. И хотя сын был похож на Елену, злило это Павла не так чтобы часто.

Мука мололась, высокие и особо прочные колеса американских автомобилей весело катили к окончанию жизни, о котором здесь никто никогда не думал. Наивность знакомых калифорнийцев Елену умиляла. «Пока есть жизнь, смерти – нет. О ней вообще незачем думать, потому что смерть есть старость, а о старости думать нельзя. О’кей, Элен?»

Елена только усмехалась: что они знали о смерти-жизни и жизни-смерти во льдах? Что знали о неплотно-плотной душе, которая, в отличие от тела, никогда не меняется и никогда не стареет?

 Правда, иногда Елене и впрямь казалось: жизнь тела кончена. А если и не кончена, то будет продолжаться хмуро, вяло: еда, постель, прислуга на утренний час, казначей и счетовод на вторую половину дня; забота о спортивных занятиях сына, родившегося через шесть лет американской жвачно-размеренной жизни, сына, которого она обожала, но и сожалела иногда о том, что это сын Павла.

Все изменилось внезапно. Резкий, скрежещущий поворот американской суши в сторону России был похож на великий тектонический сдвиг. Поворот был таким головокружительно-дерзким, что едва не лишил Елену рассудка.

«Чукотан, Чукотка! Промораживающий до костного мозга, но и рождающий молодящую выпуклость жизни, доводящий до ошеломляющих всплесков экспрессии ледяной рай! А сильно южней – горбатый и светлый, ни с каким другим городом земли не схожий Владик… А эти, америкосы… Что они знают о посмертной силе, хранимой в океане, о смиренной жизни во льдах? Что знают о жизни-смерти, похожей на сладкое, мгновенное и, к великому горю, кратчайшее вознесение, впервые приподнявшее ее над землей на углу Светланской и Суйфунской в чудесном Владике?..»

Летним сияющим днем Елена пришла к Павлу в контору на Рашен-хилл, на Кривую улицу, как она звала ее, и попросилась на Аляску, в городок Ном.

– К иконе Святителя Николая Мирликийского приложиться хочу…

Павел, сам себе удивляясь, жену-прислугу в неблизкое путешествие отпустил. Елена сходила еще раз в любимые места: на Фишерман Уорф, полюбовалась на Золотой мост, на черно-палевых калифорнийских морских львов, выталкивавших упругое тело прямо на Рыбную набережную. Собачьи морды крупных секачей при этом улыбались, головы покачивались в такт океанским волнам, чуть шевеля бурыми индейскими хохлами на голых черепах. Все кончится хорошо, успокаивали морские млекопитающие…

Вечером того же дня по железной дороге она отправилась в Ном. Добравшись до православной часовни, где когда-то помогли не сорваться с катушек, не сбрендить с ума, помогли забыть всё ради тогда еще неведомого ей долга, Елена Дмитриевна за несколько сот долларов, припасенных на черный день, выправила нужные документы и через восемь суток взошла на последнюю в той навигации шхуну, шедшую в Петропавловск с заходом в Анадырь, бывший пост Ново-Мариинск.

Перевалил через свою половину 1938 год…

Американка в Анадыре

Следователь Э-кин ошалел, устал. Он замудохался хлестать вздорную американку по щекам. Следователь был рыж, короткопал и сиял как медный грош. Непрестанно веселясь, он не понимал упорства старых и дряхлых. Он радовался и ликовал обезвреживанию ненужных в искрящем сталью государстве, отколотых от хода истории людишек.