Чудовища не ошибаются

— А как вы поняли, что это я? Не видно же ничего.

— Ты так сопишь, Лесь, что только глухой не услышит, — ответил Разумовский. Перевернулся на другой бок, лицом ко мне, и вдруг дёрнул меня за руку.

Я не удержалась на ногах и повалилась на постель.

— Ай! — затрепыхалась, но боссу всё было нипочём. Он подгреб меня к себе, обнял и прошептал на ухо:

— Всё. Спать.

— Но…

— Леся. Спать, я сказал.

— Но…

— Да не трону я тебя, — вздохнул он устало. — Честно, Лесь, у меня сейчас не то что член, даже рука не поднимется.

— Только что поднялась, — буркнула я недовольно, смутившись.

— Вот больше не поднимется. Лимит исчерпан. Спи давай.

Разумовский затих, а через секунду уже задышал глубоко и спокойно. Уснул…

Ладно. Тогда я тоже буду спать.

Удивительно, но я на самом деле уснула. Одна не могла, а с Разумовским уснула…

Проснулась от какого-то настойчивого звона над ухом.

Будильник? На работу?

Ой. Где я?

— Лесь, — сказал босс где-то надо мной, и я сразу же всё вспомнила. И смутилась, — у нас с тобой два пути. Либо плюнуть на электричку и спать ещё. Либо плюнуть на сон и собираться. Ты что выбираешь?

— Спать, — выдохнула я.

— Прекрасно. Я тоже.

Разумовский поправил одеяло, укрыв им нас обоих, потом вновь прижал меня к себе и, уткнувшись носом мне в шею, преспокойно уснул.

Я некоторое время ещё лежала с бешено колотящимся сердцем. Затем попыталась встать, высвободившись из объятий босса… Ага, хрен тебе, Леся.

В результате он на рефлексах прижал меня к себе ещё крепче, как ребёнок любимого плюшевого медвежонка.

Так что, попыхтев немного, я тоже уснула.

Опять этот сон. Теперь уже понятно — сон. Извращенка ты, Леся.

Но как же приятно…

В окно светило яркое солнце. Золотило всю комнату — от штор до старого советского паркета. И превращало белое постельное бельё в золотое.

Руки Разумовского были такими нежными… они медленно задирали вверх халат, залезали под рубашку, поглаживали обнажённые бёдра.

Белья на мне не было, и босс, поняв это, резко выдохнул и сжал мою ягодицу. Я простонала что-то невнятное, раздвигая ноги, и он опустил руку ниже, погладил половые губы, прикоснулся пальцем к клитору.

— Леся, — жаркий, требовательный шёпот. И движения пальцем по кругу, заставляющие меня вздрагивать и тереться о его бёдра, словно умоляя о большем. — Леся…

Полы халата окончательно разошлись. Разумовский в последний раз поцеловал меня в шею, а потом опустился вниз… раздвинул мне ноги… широко, очень широко… наклонился… и начал ласкать меня губами и языком…

О-о-о, вот это сон. Я же сейчас умру.

С каждым движением меня будто молнии пронзали. Внизу живота становилось горячо и жарко, как в пустыне, а подо мной, наоборот, уже реки текли. Влажно…

Влад посасывал мой клитор, терзал его губами и языком, ласкал пальцами вход в меня, а потом и вовсе осторожно ввёл в меня палец. Достал до какой-то точки, провернул, и стал медленно водить пальцем туда и обратно, при этом не выпуская из своего рта мой пульсирующий клитор.

Я требовательно застонала, подалась вперёд, насаживаясь на его рот и палец, стремясь принять как можно глубже… И Влад словно понял, чего я хочу — начал двигаться быстрее.

Жаркие сладкие волны проходили по моему телу от макушки до пяток. Я стонала, дрожала, содрогалась и даже плакала от удовольствия…

Одна из таких горячих волн долго собиралась внизу живота — а потом разлетелась, заставив меня выгнуться дугой и закричать, срывая голос.

Вот тогда я и поняла, что это был вовсе не сон.

Влад действительно лежал между моих раздвинутых ног…

Господи… я же сейчас умру от стыда!

Несколько секунд я лежала и молча смотрела на босса, а он — на меня. И глаза у него блестели, как бывает при очень высокой температуре.

Потом я начала краснеть. Причём краснеть я начала, кажется, с пяток. Покраснело всё тело — коленки, бёдра, живот, шея, лицо… Наверное, даже белки глаз покраснели…

Разумовский резко выдохнул, и я дёрнулась, собираясь то ли бежать, то ли… не знаю что. Тогда он приподнялся и лёг на меня, прижав всем телом к кровати.

— Леся, — сказал тихо, и я жалобно всхлипнула, — знаешь, как это называется?

«*баный стыд», — подумала я, но вслух произнесла:

— Как?

— Оргазм, — ответил Разумовский, улыбнувшись. — И это не преступление, честное слово. Если хочешь, скачаю тебе Гражданский кодекс, посмотришь, поизучаешь вопрос. И не смущайся так, Лесь.

Ага, конечно. Не смущайся… Был бы он на моём месте, понял бы, что не смущаться совсем не просто…

Но только я открыла рот, чтобы ответить, как босс наклонился и поцеловал меня.

Где-то на краю сознания билась мысль, что это неправильно. Нельзя целоваться с собственным начальником. Особенно когда этот начальник за минуту до поцелуя… э-э-э… лизал тебе клитор. И всё лицо у него влажное…

Стыдно. А ещё почему-то — очень возбуждающе.

Я простонала нечто невнятное, обняла Влада за шею, зарылась пальцами в мягкие волосы на его затылке… а самое главное — начала ёрзать под ним, тёрлась своими бёдрами о его, ощущая там совершенно каменную твёрдость…

— Леся, — сказал Разумовский, на секунду отстраняясь, — перестань, пожалуйста… Я ведь не железный…