Чудодей

Офицер для поручений вышел, чтобы найти смену Роллингу. Дверь он оставил открытой. У двери стоял Вайсблат. Он кивнул Станислаусу:

— Послушай, она поет!

Вечер спустился.
Я помню об этом.
Ночь наступила.
Я помню об этом.
Двенадцать пробил Нотр-Дам…

Элен ходила вдоль офицерского стола и самозабвенно пела для кого-то далекого-далекого.

Утро настало.
Я помню об этом.
Солнце взошло.
Я помню об этом.
Двенадцать воронов на Нотр-Дам
Слетаются по утрам.

На сердце печаль.
Лишь только вспомню,
Лишь вспомню об этом.

Офицер для поручений вернулся, недовольно посмотрел на Вайсблата и Станислауса и крепко захлопнул за собой дверь.

— Ну вот, она поет для них… Я этого не переживу, — сказал Вайсблат.

Станислаус потянул его с собой к Воннигу.

— Все к лучшему.

В ту минуту, когда Вонниг чокнулся с погрустневшим Вайсблатом, у поэта выпал стакан из рук. Зазвенели осколки. Большая люстра закачалась. С потолка посыпалась известка. Маленький ангелочек оторвался от карниза, упал и разбился о стойку. Часть людей бросилась на пол, другие кинулись бежать. Кто-то завопил:

— Налет!

Дверь в офицерскую комнату раскрылась, клубы дыма поплыли в зал. На пороге валялась раскрытая сумочка, из нее торчали помятые оккупационные кредитки. Вайсблат и Станислаус лежали рядом на паркете, оба задыхались. Вайсблат вскочил, закричал:

— Элен! Эле-е-ен!

Станислаус прикрыл ему рукой рот.

Кто-то крикнул:

— Бомба! Адская машина!

Какой-то обер-лейтенант выскочил из офицерской комнаты, неся перед собой в правой руке оторванную левую.

17 Станислаус призывает смерть, его отвергают двуногие, и он возвращается к жизни благодаря странной влюбленной парочке.

Если бы возможно было подняться ввысь, оторваться от земли и посмотреть на нее, как на яблоко, повисшее на ветке, человеческое горе стало бы меньше, оно съежилось бы, как больное, насквозь прогнившее яблоко, и оспины на яблоке были бы горами, а гнилые пятна — лесами. Станислаус лежал в вереске и мечтал, а ветер со своим извечным шумом проносился над ним, шевеля листву деревьев. Станислаус лежал не в лесу своего детства. Могучий ураган, пронесшийся по миру, поднял его, как пылинку; сперва его трепало во все стороны на родине, а потом Станислауса, эту пылинку, занесло на минутку во Францию и опустило на пятачок под названием Париж. Наконец пылинка попала в жестокую бурю, и ее перебросило в густые дремучие леса у самого полюса.

После праздника, который провалился с треском в прямом и переносном смысле, дивизион еще не сразу отправился для геройских подвигов на Восток. Кое-что надо было расследовать: бомба выпала из сумочки той самой французской девушки Элен. Бомба разорвала эту девушку, растерзала командира дивизиона, разнесла в куски адъютанта, ранила многих офицеров, вселила в участников вечера ужас и страх перед противником.

Началось большое судебное следствие: кто привел эту женщину? Ее пригласил кавалерист и поэт Иоганнис Вайсблат. Ни слова о том, что эту красивую француженку адъютант тут же увел от Вайсблата. Следовательно, можно предположить, что этот интеллигент и поэт, вероятно даже полуеврей, Вайсблат знал о бомбе, которую эта парижская шлюха принесла с собой в общество офицеров.

Тогда на сцене появился каптенармус Маршнер, который якобы совершенно точно видел, как Вайсблат плакал по этой галльской девушке. Но нашлись люди, утверждавшие, что Маршнер этого видеть не мог, так как, воспользовавшись паникой, охватившей всех при взрыве бомбы, он изнасиловал гардеробщицу француженку, работавшую в ресторане. Вайсблата арестовали; между тем Маршнера послали закупать сувениры для раненых и нераненых офицеров. Сувениры были упакованы в большие ящики и отосланы родным и близким этих офицеров как последний привет из Парижа.

Когда приехал новый командир дивизиона, когда назначили нового адъютанта, а раненых офицеров сменили другие, снова воцарился порядок. Дивизион послали в горы в Германию, где солдаты должны были карабкаться по крутым склонам и вести бои с невидимым противником на уединенных альпийских пастбищах. Эскадрон снова снабдили лошадьми. Это были маленькие косматые лошадки, вьючные животные. Верховых лошадей имели только офицеры. Станислаус добровольно вызвался работать с вьючными лошадьми. Теплоту, которой он не нашел у людей, он искал у животных. Поспешность, с какой в канцелярии удовлетворили его желание, убедила Станислауса в том, что его выступление на празднике произвело впечатление на вахмистра Цаудерера.