Чудодей

Зал превратился в обжорку. Люди стояли в очереди перед стойкой, чтобы получить свою порцию еды. Каждый солдат имел талон. О том, что кое-кто из дам, пришедших в гости, мог быть голоден, никто не подумал. Вот когда для господ офицеров открылась блестящая возможность угостить дам, выказать себя кавалерами. Элен, скромная и внимательная, тихо сидела рядом с Вайсблатом, наблюдая происходящее. Приковылял адъютант. Одна нога у него была кривая. Не обращая внимания на Вайсблата, он склонился перед Элен. Вайсблат побледнел еще сильнее и, словно ребенок, который не понимает, чего от него хотят взрослые, положил указательный палец на губы. Элен изменилась в лице. Она бросила адъютанту многообещающий взгляд. Адъютант предложил ей руку. Элен ухватилась обеими руками за руку адъютанта. О, эта кошачья гибкость! Она по-дружески мило кивнула Вайсблату.

— Adieu!

Ее тонкая фигурка в черном поплыла рядом с кривоногим адъютантом в столовую для офицеров.

Вайсблат укусил себе палец и беспомощно взглянул на Станислауса. Тот не умел утешать.

— Таковы они, эти женщины. Она задрожала, когда он посмотрел на нее, — сказал Станислаус.

Еда тонула в солдатских желудках. Остатка положенной порции вина едва хватило, чтобы прополоскать после еды горло. Из гардероба извлекли тайные запасы. Полковая капелла играла модную песенку:

Кто верней любить умеет,
Чем солдаты в отпуску?

Солдаты подпевали. Танцевать было запрещено. Что не разрешалось на родине, того не могли требовать боевые войска. Да и как танцевать? Разве хватило бы дам? Ни в коем случае.

Был бы отпуск подлиннее…

— пел железнодорожный обходчик Август Богдан. Он не хотел гуляша. «Кто знает, чего они туда напихали…» Свою порцию еды он обменял на французский коньяк, был уже пьян и кивнул чавкающему Крафтчеку:

— Я думал, вы, католики, по пятницам поститесь.

— На войне пост отменен, иначе мы можем обессилеть и попасть на съедение врагу, — ответил Крафтчек.

Маршнер подмешал немного пепла от папиросы в красное вино, дал стакан гардеробщице и чокнулся с ней.

И любовь стряхнет тоску…

— подпевал он оркестру.

Растерянный Вайсблат стоял у двери офицерской комнаты, высматривая свою Элен. Станислаус попросил шнырявшего мимо Роллинга чуть приоткрыть дверь и по возможности не закрывать ее.

— Для Вайсблата я ни за что этого не сделаю, — сказал Роллинг и помчался с пустыми стаканами к стойке. Загадочный Роллинг! Станислаус сам стал за дверью, крепко придерживая ее. Теперь Вайсблат мог заглянуть в офицерскую комнату. Он приподнял штору, выжидая. Какой-то ординарец оттолкнул Вайсблата в сторону, но он снова стал на свое место, делая знаки головой. Дверь вырвали из рук Станислауса. Вайсблат оживился.

— Она мне кивнула, будто послала привет! — Он чокнулся со Станислаусом.

Элен сидела между адъютантом и командиром дивизиона. Командир кое-как наскреб из своего скудного запаса несколько французских слов, приправляя их бесчисленными поклонами.

— Voulez-vous un peu… un… э-э-э… peu sauver, madam?[21] — спросил он и помахал бутылкой шампанского.

— Oh, non, non, non, pas sauver quelqu’un ici,[22] — ответила Элен и весело рассмеялась.

В адъютанте взыграла ревность:

— Разрешите обратить внимание господина майора, что французское слово sauver ничего общего с питьем не имеет.

Командир дивизиона ничуть не смутился.

— Займитесь фрау Бетц, хе-хе-хе, — сказал он.

Адъютант поджал губы.

— Смешно, не правда ли? — спросил командир Элен.

Фрау Бетц подтолкнула мужа.

— Вот уж не думала, что он способен иметь дело с потаскушками, с такими, что на празднике урожая вешаются на каждого мужчину.

Ротмистр протер уголком скатерти свое пенсне, снова напялил его, взглянул на командира дивизиона и сказал:

— Придержи язык, Резерль, мы здесь не одни.

Роллинг принес еще шампанского. Он налил сперва майору, но получил замечание от адъютанта:

— Раньше даме, понятно?

Роллинг протянул руку за сумочкой Элен, она лежала на пути и мешала ему. Тонкие, узкие руки Элен взметнулись за сумкой. Она торопливо прижала ее к себе. Роллинг получил второе замечание. Офицер для поручений получил приказ освободить Роллинга.

Элен следила за спором между офицерами; она отпила немного вина и положила сумочку, лежавшую у нее на коленях, обратно на стол, потом метнула глазами в майора и, коверкая немецкие слова, сказала:

— Разрешить немного петь?

— Браво!

Адъютант постучал о стакан.

— Прошу спокойствия, нам споют.

Господа с наслаждением откинулись на спинки кресел.

— Сейчас эта потаскуха еще и запоет, — сказала пивоварша Бетц.

Ротмистр цыкнул на жену.

Элен стояла в глубине зала. Офицеры перекрутили себе шеи. Элен, вся в черном, не видела ни одного из этих сластолюбивых мужчин. Она смотрела в окно, куда-то вдаль. Казалось, она молится, очень сосредоточенно, очень тихо.

Toujour triste, toujour triste,
Quand j’y pense, quand j’y pense…[23]