Чудодей

Эстрадные актеры-любители выходили из-за кулис и показывали кто что умел. Пауль Пальм, бывший редактор отдела фельетонов «Фоссише цейтунг», взял на себя роль ведущего.

       У нас в талантах недостатка нет.
Взвивайся, занавес! Да будет свет!

Бывший владелец тира Карл Кнефель под барабанную дробь проглотил три горящие плошки, а затем, прикрывая рот лоскутом, выпустил в потолок целый сноп огня. Звуки труб сопровождали этот номер.

Баядерка Альберт Майер второй, в прошлом дамский и детский парикмахер, танцевал на подмостках. О эти оглушительные удары тамбурина! О эти сверкающие глаза, подмазанные оружейным маслом, звяканье старых алюминиевых пятидесятипфенниговых монет на голом животе Майера!

У входа в зал начали появляться приглашенные дамы. То там, то тут какой-нибудь солдат или унтер-офицер вскакивал со стула и приводил свою даму; он уступал ей место, а сам становился у стены. Фрау Бетц больше не смотрела на сцену. Она разглядывала входящих дам. Ее голова возмущенно тряслась: «Какой вызывающий вид!»

В перерыве обильно выпили. Господа офицеры направились в соседнюю комнату к накрытым для них столам, чокались шампанским, поздравляя друг друга с блестяще удавшимся праздником. Солдаты уничтожали выданное им угощение — на двух человек три бутылки дешевого вина. Баядерка Майер второй сидел, ко всеобщему веселью, все еще в своем костюме на коленях у капитана медицинской службы доктора Шерфа.

Вайсблат ждал у дверей зала. Его сухощавая белая рука лежала на правом кармане куртки. Там он хранил несколько увядших роз для своей Элен.

Роллинга послали обслуживать гостей офицерской комнаты. Офицер для поручений, увидев заплаты на куртке Роллинга, отправил его к Маршнеру. Тому пришлось поехать в город, чтобы привезти с вещевого склада белый китель для Роллинга. Каптенармус вернулся багровый от ярости и швырнул Роллингу его куртку:

— Тебя я при случае задушу!

— Каждый делает, что может, — ответил Роллинг.

Станислаус стоял за кулисами — его чуть-чуть знобило — и ждал своего выхода. Сильно захмелевшие офицеры снова заняли места. Теперь и солдаты больше не сидели, вытянувшись в струнку. Они начали отпускать грубые шуточки, заигрывать с дамами.

Пауль Пальм объявил номер Станислауса — на сей раз не стихами. Он не нашел рифмы к слову «гипноз». Станислаус, по словам Пальма, был опытный маг и чародей, повелевавший тайными силами. Бывалый Станислаус вышел на сцену с видом утопающего, над которым еще секунда — и сомкнутся волны. Он был в форме кавалериста, а на голове возвышалась чалма из простыни. Чалма была слишком велика, но ее поддерживали оттопыренные уши Станислауса. Опытный маг был белее булочника и мало походил на таинственного человека, украшавшего обложку книжонки о гипнозе, которой когда-то владел Станислаус. Он стоял на подмостках, выпучив глаза, заглатывая слюну, и его кадык непрерывно двигался вверх и вниз над воротником мундира. Сейчас, казалось ему, зал дрогнет от хохота. Однако никто не смеялся. Жена ротмистра-пивовара фрау Бетц, сложив рупором ладони, прошептала:

— У него глаза как у того факира, которого мы видели в Мюнхене на октябрьском празднике урожая. Помнишь, под его взглядом каменели крокодилы, а какую-то женщину он даже заставил летать по воздуху.

Ротмистр Бетц протер пенсне, впервые посмотрел на своего кавалериста Бюднера, второго повара роты, и сказал:

— Пожалуй, ты права, Резерль.

Станислаус очень тихо сказал:

— Прошу несколько человек подняться на сцену.

Поднялось семнадцать человек. Среди них Хартшлаг и Крафтчек. Богдан отсутствовал. В последнюю минуту он вспомнил о своем принципе — на военной службе нигде и никогда не выскакивать вперед.

Станислаус забыл о людях, которые сидели в зале и напряженно ждали от него действия. Он снова превратился в пытливого ученика пекаря, в Станислауса Бюднера, который, шутя и играя, собирался проникнуть в души людей. Сильно волнуясь, он сорвал с головы обременявшую его чалму из простыни и сунул ее в карман брюк.

Крафтчек в гипнотическом сне начал свое путешествие в Верхнюю Силезию, он смачно расцеловал свою Лизбет, он продавал в мелочной лавке военное мыло и бранился:

— Еще год войны, и немецким лавочникам крышка.

Станислаус разбудил Крафтчека до того, как он начал распространяться о войне и возможных последствиях.