Чудодей

— Когда в последний раз имели удовольствие?

— Не понял вас, господин вахмистр.

— Да вы же вместе с ней не цветочки собирали!

Станислаус покраснел.

— Больше года уже. Да, больше года.

— А как же ребенок?

Станислаус пожал плечами. Дуфте ковырял под ногтем указательного пальца правой руки. Потом поднял руку и стал разглядывать ногти на солнце. Обнаружил под одним из них еще песчинку.

— Д-да, так-то. Ребенок. Ну что же, бывает. Случается. И всегда случалось. Д-да, разумеется, приятней самому делать своих детей. Конечно. Хе-хе-хе. Она не знает, от кого у нее, но вас любит и бойка… — Дуфте многозначительно усмехнулся.

Станислаус вскочил.

— Господин вахмистр!

На физиономию Дуфте внезапно вернулся обычный звериный оскал.

— Вы что? Прерывать? Приказываю писать! Сообщать о себе! Понятно? Женитесь ли вы на этой девке или нет — мне безразлично, но писать приказываю.

— Так точно.

— С завтрашнего дня перехо́дите в повара. Останетесь при кухне. Кр-ругом!

Станислаус отнюдь не по-воински вышел из комнаты, увешанной картами. Он сгорбился, словно придавленный незримым тяжелым ранцем. Дуфте еще некоторое время занимался своими ногтями. Ему предстояло увольнение из армии — его тесть добился для него брони. Так не мог же он возвращаться домой с ребенком, когда предстояло стать компаньоном тестя! Тот владел фабрикой повидла в Шпреевальде. А Дуфте был опытным коммивояжером по кондитерским товарам, говорливым ловкачом, так и сыпавшим шутками-прибаутками при каждом случае; так он вышутил и выговорил себе дочку фабриканта и стал управляющим фабрикой тестя. Там было порядком скучно — каждый день все то же повидло, все тот же кухонный чад и та же болтовня. Он вступил в штурмовые отряды Гитлера, чтобы хоть немного отдохнуть от повидла. Он вступил добровольцем в армию, чтобы еще больше отдалиться от повидла. Но то было в мирное время. А теперь надо воевать. Это вовсе не входило в намерения Дуфте. К тому же опасно отправляться на фронт именно с этой частью. Время от времени он доставлял себе удовольствие пошутить над кем-нибудь. Но бывают обидчивые люди, которые к тому же и злопамятны.

8 Станислаус превращается в одну шестую часть коня, убеждается в несостоятельности человеческих понятий и встречает женщину, которая обманывала бога.

Паровоз, громыхая, катился по стальным рельсам, он тянул за собой деревянные вагоны на стальных колесах. В каждом из деревянных вагонов размещались 8 лошадей или 48 человек. Но человек чувствовал себя вольготнее, когда, вместо того чтобы находиться с сорока семью себе подобными, оказывался дневальным при восьми лошадях.

Станислаус ехал по-царски. Нет, он не стал повелителем маленьких людей. Он ехал при полевой кухне, и весь день ему приходилось работать, пока другие валялись на соломе.

И еще кое-кому жилось хорошо во время поездки — например, господам офицерам. Они ехали в пассажирском вагоне второго класса, у них в купе были мягкие диваны и столики, уставленные стройными бутылками вина. Иногда какая-нибудь бутылка падала — ее сталкивал один из офицеров. Заплетающимся языком он вызывал денщика… Рраз — и на столике оказывалась новая бутылка. И офицер мог опять веселиться, чокаться и блеять.

По воле господа
Растет даже железо…

В вагонах третьего класса, где ехали унтер-офицеры и фельдфебели, было тоже неплохо. Правда, скамьи были жесткие и отсутствовали столики с винными бутылками. Но к чему они? Унтер-офицеры держали прямо на коленях бутылки пива или водки либо набитые ранцы. На телячьей шкуре ранцев они перекидывали пестрые карты и азартно играли. Это помогало им забыть о том, куда они едут, и чувствовали они себя, как обычно. Время от времени они тянулись к бутылкам, пили за здоровье друг друга.

Там, далеко, в родной стране,
Суждено свиданье мне…

По сути, они еще не покинули своей родной страны, но почему бы и не поскулить о том, что скоро должно быть утрачено? Здесь их пение хоть слышат сестры из Красного Креста и женщины из организаций «национал-социалистской народной благотворительности». Растроганные женщины протягивают в вагоны новые наполненные бутылки. Пожалуйста, возьмите!

Все отделение из комнаты № 18 ехало в товарном вагоне. Окна в нем были зарешечены, и даже когда большая вагонная дверь была открыта, углы сохраняли темень.

Роллинг сидел в углу и писал письма. Он не хотел пользоваться лучом солнечного света у открытых дверей, чтобы никто не заглядывал ему через плечо. «Куда отправляется транспорт свиного мяса — никто не знает, но ты и сама понимаешь, что эти псы везут нас не к причастию».