Чудодей

Казалось, война вызывает в людях не только страх, но и дружелюбие. Когда Станислаус проходил по казарменному двору или шел в лавку за почтовыми марками, унтер-офицеры улыбались ему очень дружелюбно и кивали. Роллинг шагал по двору. Он размышлял о войне и, засунув руки в карманы, стискивал кулаки. Из каптерки вышли ефрейтор Маршнер и какой-то унтер-офицер. Но Роллинг не вынул рук из карманов. Его никто не окликнул, ему так и не помешали шествовать, спрятав кулаки.

Наступил вечер, а эскадрон все еще оставался в казармах. На войну пока не отправляли. Во всех комнатах казармы кипела похлебка слухов.

— Мы в резерве, неприкосновенные кадры. Там управятся одними танками. Кавалерия нужна для парадов.

По всей казарме скрипели перья. Казалось, все солдаты пишут завещания. Крафтчек передавал приветы своим постоянным покупателям. Когда мы опять получим колонии, станет куда больше колониальных товаров. Какао всегда шло хорошо, да и на кофе с помощью матеры божьей можно неплохо заработать.

Роллинг швырял на листок почтовой бумаги скачущие буквы: «Будьте тверды. Делайте, что сможете. Мир еще не доделан до конца».

Вонниг писал одному из собратьев по секте, прося позаботиться об огороде. Нужно высеять зимний салат. Сражающемуся народу необходимы витамины. Все к лучшему.

Вайсблат написал длинное письмо матери: «Передо мной огромная дыра. Скачу в нее. Это великая пустота. Холод и мрак. Нужно как-то привыкнуть к этим мыслям. В них — величие человека».

Станислаус писал Паулю Пондерабилусу. Это уже слишком. Он даже ни разу не поцеловал Лилиан. Они виделись, разделенные забором из проволочной сетки. Откуда же ребенок? Об этом пусть Пауль Пондерабилус запросит некоего весьма могучего вахмистра Дуфте. Со своей стороны Станислаус не хотел бы ничего утверждать слишком решительно, но именно в этом направлении следует вести розыски отца для новорожденного внука Пауля Пондерабилуса.

После отбоя Станислаус отнес письмо в почтовый ящик, висевший у канцелярии. Ночь была теплая. Осенний воздух дышал весной. Из канцелярии доносилось пение пьяных храбрецов: «Скачут синие драгуны!..»

Дни уходили, ожидание оставалось. Когда же прозвучит в казарме великий зов войны? Ожидание угнетало даже коней. Они ощущали его в небрежности рук своих всадников.

Маршнер получил из дому большой деревянный ящик. Он притащил его в каптерку. Запах копченого мяса смешался с прелыми запахами солдатской одежды. Маршнер набивал большие и малые пакеты и в сумерках сновал с ними в разные стороны. Не был забыт и ротмистр фон Клеефельд. Ему достался самый большой из пакетов — на один круг колбасы и на окорок больше, чем получил вахмистр Дуфте. Так Маршнер трудился над своею судьбой.

Станислаус обо всем советовался с Фридрихом Ницше. Он хотел стать достойным последователем этого усача. А его собственную судьбу определяли без него.

Его вызвали в канцелярию к вахмистру Дуфте. Пришлось подождать. В соседней комнате ротмистр фон Клеефельд отчитывал унтер-офицеров. Этот человек, который в представлении Станислауса был собеседником богов, говорил скрипучим голосом звукоподражателя, имитирующего дрозда.

— На смотре показали себя очень плохо! Рохли! Недостаточно муштровали! Бабы, сортирные уборщицы! Имею достоверные сведения. Сообщил капитан фон Хацфельд: потери — две трети роты. Бои куда ожесточенней, чем пишут в газетах. Он уже получил железный крест первой степени. Хацфельд. А вы что же, так и хотите оставаться здесь караульными при бабах? Разойдись!

Станислаус прислушивался так внимательно, что даже принял на свой счет эту команду. Он зашагал к двери. Ефрейтор окликнул его и вернул. Дверь соседней комнаты распахнулась.

— Внимание!

Ротмистр фон Клеефельд вышагивал, как обычно. Он не замечал дрожащего брюха писаря-ефрейтора. Он не замечал окаменевшего Станислауса. Унтер-офицер распахивал перед ним двери. Так ротмистр мог, не шевельнув пальцем, едва ли не проходить сквозь стены.

Новый прилив суровой требовательности охватил унтер-офицеров и с шумом обрушился на Станислауса. Один нашел, что он недостаточно четко сгибает руку, отдавая честь. Другого возмутило состояние его подворотничка.

— Распущенность! Из-за таких вот и нам оставаться здесь караульными при бабах?

После каждой порции брани Станислаус становился все меньше и меньше. А тут в довершение ко всему появился вахмистр Дуфте. Теперь уж Станислаус превратился и вовсе в пылинку, которую того гляди вынесет за дверь. Но Дуфте увел его с собою в соседнюю комнату. Там на стенах висели карты и изображения лошадей в разрезе.

Дуфте уселся за кафедрой. Станислаусу было позволено сесть у маленького столика. Так они и сидели, словно учитель и ученик. Дуфте рассматривал свои ногти. Это были остро обрезанные и очень чистые ногти. Потом он спросил:

— Так как же вы это сделали?

Станислаус вскочил.

— Мне ничего не известно, господин вахмистр.

По складкам физиономии Дуфте всползала ухмылка.

— Какая у вас профессия?

— Пекарь.

— Садитесь! — ухмылка Дуфте иссякла. — Некая Лилиан Пешель вам знакома?

— Знакома, господин вахмистр.

— Так сказать, невеста?

— Была невестой.