Чудодей

Это было ночью, около одиннадцати. Снег скрипел под конскими копытами. За окном какого-то дома жалобно кричат младенец. Станислаус и Тео Крафтчек ехали верхом по незнакомому городу. На их серых рукавах были белые повязки, на которых траурными черными буквами стояло: «Патруль». От этих полотняных повязок на их рукавах исходила огромная сила. Станислаус и Крафтчек и не подозревали о той силе, что струилась в ночь от их нарукавных повязок. Крафтчек подъехал к витрине и щелкнул зажигалкой. Он разглядывал товар в витрине: сладости и печенья. До родной деревни Крафтчека в Верхней Силезии было не больше семидесяти пяти километров. Там, рядом с пустой мелочной лавкой, лежала в постели его жена и ждала это, ждала сахара и всего будущего богатства великогерманского рейха. Крафтчек подъехал к Станислаусу.

— Победители мы или нет? — спросил он. Станислаус объезжал старый фонтан на рыночной площади и думал о Лилиан. В кармане его шинели шуршало письмо, где говорилось о предстоящей свадьбе.

— Победители мы или нет? — не унимался Крафтчек.

— Да, да, — сказал Станислаус.

— В таком разе там, дома, они могли бы давать торговцам немного больше сахару.

Из переулка донеслось тяжелое топанье. Кто-то обивал снег с сапог. Они прислушались. Победитель Крафтчек побледнел.

— А вдруг это партизан, полудикарь, — прошептал он.

Опять послышалось топанье. Крафтчек отъехал за фонтан. Станислаус тронулся в сторону переулка.

— Не хотел бы я с таким партизаном встретиться, — шептал Крафтчек, но тут заржала его лошадь. — Матерь Божия, помоги! — Крафтчек хлестнул лошадь промеж ушей.

Из переулка, тяжело ступая, появился человек. Когда он вышел на свет, оказалось, что это мужчина, и весьма дородный. Он разговаривал сам с собою.

— Сейчас он позовет других! — пролепетал Крафтчек.

Станислаус подъехал к мужчине. Мужчина оказался монахом. Монах упал на колени перед лошадью Станислауса. Лошадь обнюхала как-то внезапно уменьшившегося в размерах монаха.

— Смилуйтесь, господин офицер! — взмолился монах. И уже твердым голосом продолжал: — Да благословит тебя…

Тут подъехал поближе и Крафтчек. Коленопреклоненного монаха бояться не было нужды. Тот простер к нему молитвенно сложенные руки:

— Простите, господин капитан!

Крафтчек ничего не имел против, сидя на рослой лошади, считаться капитаном.

— Священник? — спросил он ворчливым тоном.

— Меня позвали к умирающему. Последнее причастие, ваша милость!

— Нализались, святой отец, а? — все еще с прусской строгостью спрашивал Крафтчек.

— Одну бутылочку, господин капитан, в дорогу для храбрости. — Монах сорвал с себя четки, поцеловал распятие и протянул их Крафтчеку.

Тут взыграла католическая часть Крафтчековой души.

— Пусть ваш амулет, ваше преподобие, хранит меня от пуль!

Патер пробормотал несколько молитв над этими четками. Плач больного ребенка огласил рыночную площадь. Фигуры рыночного фонтана, голый мальчик и девочка с букетом цветов, казалось, стонали под тяжестью снега.

— Где живете? — Крафтчек постучал кончиком хлыста по плечу молящегося патера. Тот испугался.

Они немного проводили шатающуюся из стороны в сторону духовную особу. Крафтчек надел четки на мундир, наподобие ордена. Там, где кончался район их патрулирования, Крафтчек обстоятельно расцеловал патера, и они вместе немного всплакнули.

Станислаус и Крафтчек поскакали назад.

— А если следующий патруль схватит твоего патера? — спросил Станислаус.

— Он под защитой Господа.

— А если он скажет, что мы его отпустили?

Крафтчек перекрестился и ощупал свой пулезащитный амулет.

— С отечеством шутки плохи. За доброе дело оно запросто даст тебе под зад.

10

Станислаус ждет свадьбы, дает взятку писарю и узнает, что должен жениться заочно.

Станислаус начал ходатайствовать об отпуске. Его прошение лежало в папке в канцелярии роты. Всем было недосуг на него взглянуть. Для работников канцелярии настали великие дни: смена командира роты. Ротмистр фон Клеефельд вышагивал по коридорам казармы. Весь его аристократизм как рукой сняло. Он шел в тени казарменных стен как самый обычный человек. Чемоданы его уже доставили на вокзал. Свою комнату он должен был предоставить новому командиру роты. Последнюю ночь он спал в офицерской гостинице и потом уезжал на запад. Ротмистр фон Клеефельд слишком дерзко наказал разрушителей отечественной мебели, так это называлось. А ефрейтор интендантской службы Маршнер сказал:

— Он покровительствовал покровителям евреев.

Ротмистр фон Клеефельд хранил благородное молчание. Не с ефрейтором же Маршнером говорить о вещах, касающихся его образа мыслей?