Чудодей

— Ты проголодался? — мягко и участливо спрашивал Маршнер. «Да» Али тонуло в захлестывающей рот слюне, но Маршнер ничего ему не давал. Куда там! Дразнить аппетит Али — это входило в программу мести Маршнера.

Поначалу Маршнер ездил на заготовки раз в неделю, потом два, три раза и, наконец, стал ездить почти каждый день. Он был уже не единственным разъездным заготовителем. Выезжать теперь надо было пораньше, да еще следить, чтобы в деревне, где он намеревался поживиться, не было слишком много приезжих. Вот, к примеру, армейский священник расплачивался настоящими деньгами вермахта, ему ведь тоже сплошь и рядом хотелось съесть кусочек масла сверх рациона. Он был скромный и смиренный человек. Его не прельщали ни гуси, ни сало. Он хотел только иметь брусок масла в неделю, чтобы его душа, в которой нуждались другие души, была всегда эластичной и сильной. Он вежливо просил продать ему масло, благодарно кланялся польским крестьянам, ежели получал таковое, и платил, как уже сказано, настоящими деньгами, которые печатались на немецкой фабрике для оккупационных зон.

Так что Маршнер теперь выискивал хутора понезаметнее.

— Яйки?

Серьезная девушка с черными глазами показала на снег и покачала головой. Маршнер оглядел девушку:

— Немножко целовать, целовать, чмок-чмок?

Девушка не поняла. Маршнер дал Али пинка. Али с мешком отошел в сторонку. Маршнер сплюнул на кучу навоза и гордо, как петух, прошелся по двору. Распахнув дверь сарая, подозвал девушку и указал ей на кучу сена в темной глубине сарая:

— Яйки, яйки, гнездо показать!

Девушка метнулась в сторону. Маршнер стал открывать кобуру. Девушка перекрестилась и, ища подмоги, оглянулась на дом.

Али, стоя возле дрожек, обнюхивал пустой мешок. Один-единственный раз скрылся он от глаз Маршнера, так мешок, как назло, пуст. Он подождал немного. Маршнера все не было, и долговязый фриз отправился на соседний двор. Почему бы ему самому не раздобыть себе чего-нибудь? Ему дали тонкий шматок сала. Али заплатил за него деньгами вермахта. Хозяева взяли деньги. Али схватился за свою кобуру, и хозяева с криком ринулись в комнату. Из комнаты вышел армейский священник. Он держал в руках брусок масла, завернутый в «Фелькишер беобахтер». Священник увидел, как Али возится с кобурой.

— Стой!

Али заметил серебряные галуны армейского священника, и кусок сала упал на пол.

Священник приказал своему шоферу в чине унтер-офицера вывести Али из дому.

На сеновале в соседнем дворе раздался громкий стук, словно одну доску с размаху бросили на другую. Священник и его шофер не обратили внимания на этот шум. Маршнер вышел со двора и кликнул Али. Унтер-офицер не отпускал Али, и священник не отставал ни на шаг. Так они отвели Али к Маршнеру. Маршнер грязным носовым платком утирал с лица пот и кровь.

— Что-нибудь стряслось? — мягко спросил священник.

— Ничего, ваше превосходительство, — отвечал Маршнер. Он слюной остановил кровь, струившуюся из царапины на лице.

— Польское хозяйство. Яйца искали, и доски на сеновале провалились, ваше превосходительство, — бормотал Маршнер. Он говорил какими-то детскими фразами, был несколько бледен, но не дрожал. Армейскому священнику пришлось по вкусу обращение «ваше превосходительство». Он повернулся к Али:

— Он мародерствует! Не спускайте с него глаз! Рапорт я подтвержу.

Станислаус ждал отпуска по случаю женитьбы. Каждое утро он надеялся, что его вызовут в канцелярию. Наполняя котелок ротного писаря, он спросил, как там его прошение об отпуске.

— Прошение об отпуске? — удивился писарь. — В моей папке его так же легко найти, как мясо в твоем супе.

Станислаус выловил из ротного котла кусочки мяса и пустил их плавать в суп писаря.

— Твое прошение будет найдено не позже чем послезавтра, — сказал писарь.

Али сидел под арестом. Его мучил голод. Гауптвахта помещалась в старом доме в предместье польского города. Дом был глинобитный. Оконные проемы заколочены досками. Али царапал холодную стену. Сухая глина падала ему в руки. Он размягчал глину во рту и жевал ее. На первое время желудок его немного успокоился. Не считая детства, редко в жизни Али выпадали деньки, когда он наедался досыта. И его родная земля, Северная Фрисландия, не кормила его так, как ему требовалось. Ему ничего бы не стоило расколошматить руками глиняную стену. Но он этого не делал. Он был чист сердцем. Легко было бы убедиться, что он не собирался стрелять в крестьян, а просто хотел высыпать семечки из кобуры, чтобы сунуть туда кусок сала. Они бы увидели, что его пистолет, которого он и сам побаивался, лежит в шкафу, на стопке белья. Но только священник подал рапорт, а в нем значилось: «…отнял сало… угрожал крестьянам оружием…»

Станислаус сидел в канцелярии и читал ответ ротмистра на прошение о свадебном отпуске. В трудные военные времена не представляется возможным всякий раз давать отпуск по случаю женитьбы, хотя вступление в брак воинов приветствуется. А потому мудрое армейское начальство решило облегчить рядовому составу заключение брака. Короче говоря, Станислаус вступит в брак заочно, в ротной канцелярии.