Чудо. Встреча в поезде

— Потому что… — Ее щеки вспыхнули, заметил Гай, стали такие же, как пятнышко на плече. Он расцарапал ей плечо своей бородою. Гай никогда так не говорил с Энн. И то, что она собиралась разумно все объяснить, раздражало его больше. — Просто потому, что он зашел…

— Он всегда просто заходит. Всегда просто звонит.

— А что?

— Он ночевал здесь! — взорвался Гай и различил ужас и отвращение в том, как Энн подняла голову, как дрогнули ее ресницы.

— Да. Позавчера, — ее ровный голос звучал вызывающе. — Когда он зашел, было уже поздно, и я ему предложила остаться.

Еще в Канаде Гаю приходило в голову, что Бруно может начать ухаживать за Энн только потому, что Энн принадлежит ему, Гаю, а Энн может поощрять Бруно только потому, что хочет узнать все то, чего Гай ей не рассказывал. Вряд ли Бруно зашел слишком далеко, но то, что он касался руки Энн, а она это позволяла, и сама причина, по которой она позволяла это, — все вместе взятое угнетало и мучило Гая.

— Он здесь был этим вечером?

— Почему это так беспокоит тебя?

— Потому, что он опасен. Он — полупомешанный.

— Нет, думаю, причина другая, — так же медленно и ровно проговорила Энн. — Не знаю, зачем ты его выгораживаешь, Гай. Не знаю, почему ты не хочешь признать, что это он написал письмо, которое я получила, что это из-за него ты в марте едва не лишился рассудка.

Гай весь напрягся, ощущая вину, приготовившись к защите. Выгораживать Бруно, подумал он, вечно нужно выгораживать Бруно! Бруно, разумеется, не мог признаться Энн, что послал письмо. Энн, как и Джерард, из разноречивых фактов составляла картину. Джерард отступился, но Энн не отступится никогда. Факты, которые находит Энн, неосязаемы — из них-то и сложится верная картина. Но картина еще не сложилась, еще нужно время, еще немного времени — немного времени, чтобы помучить его! Он отвернулся к окну, чувствуя, как тело наливается свинцом, не имея даже сил закрыть лицо или склонить голову. Ему уже не нужно было спрашивать Энн, о чем они с Бруно говорили вчера. Каким-то непостижимым образом он почувствовал, что они сказали друг другу, почувствовал, как много узнала Энн. Вот и кончается эта мучительная отсрочка. Она длилась долго, сверх всяких ожиданий, как иногда теплится жизнь в смертельно больном человеке, — но всему наступает конец.

— Скажи мне, Гай, — спокойно проговорила Энн, и в голосе ее больше не было мольбы: он звучал, как куранты, отбивающие очередной час. — Скажи мне, пожалуйста…

— Я скажу тебе все, — ответил он, все еще глядя в окно, однако слыша свои слова, веря в них, исполненный такого света, что Энн, несомненно, должна была различать, как сияет обращенная к ней половина его лица, как лучится все его существо, — и первой мыслью было разделить этот свет с нею, хотя и не сразу он смог оторвать взгляд от солнечных пятен на подоконнике. Свет, подумал он, победа над тьмою и тяжестью, невесомость. Он сейчас все расскажет Энн.

— Иди сюда, Гай. — Она протянула руки, и Гай сел рядом, обнял ее и крепко прижал к себе.

— У нас будет ребенок, — сказала Энн. — Нам надо быть счастливыми. Ты постараешься стать счастливым, Гай?

Он глядел на нее, и ему хотелось смеяться от счастья, от изумления, от того, что Энн так стесняется.

— Ребенок! — прошептал он.

— Чем мы займемся в эти дни?

— Когда, Энн?

— О, не так уж долго ждать. Думаю, в мае. Чем мы займемся завтра?

— Мы обязательно поедем кататься на яхте. Если волнение не слишком сильное. — И от собственного глупого, заговорщицкого тона он, наконец, расхохотался в голос.

— Ах, Гай!

— Ты плачешь?

— Как прекрасно, когда ты смеешься!

45

Бруно позвонил в субботу утром — поздравил Гая с назначением в комитет по строительству дамбы и спросил, придут ли они с Энн на вечеринку. Бруно ликовал, отбросив всякую осторожность, и призывал Гая присоединиться к торжеству.

— Я говорю со своего личного номера, Гай. Джерард вернулся в Айову. Приходи — мне так хочется, чтобы ты посмотрел мой новый дом. — И после: — Позови Энн.

— Энн вышла.

Гай уже знал, что следствие закончено. И полиция, и Джерард поставили его об этом в известность, поблагодарив за помощь.

Гай вернулся в гостиную, где они с Бобом Тричером заканчивали свой поздний завтрак. Боб вылетел в Нью-Йорк днем раньше, и Гай пригласил его к себе на уик-энд. Они обсуждали дамбу, и сотрудников по Комитету, и особенности местности, и ловлю форели — все, что только ни приходило в голову. Боб рассказал анекдот на франко-канадском диалекте, и Гай долго смеялся. Было свежее, солнечное ноябрьское утро, и они решили, что, когда вернется Энн, ушедшая за покупками, поедут на лонг-айлендский пирс и выйдут на яхте в море. От присутствия Боба Гай ощущал какое-то ребяческое, праздничное ликование. Боб означал Канаду и тамошнюю работу: проект, где была задействована та немалая часть его существа, в которую Бруно проникнуть не сможет. И тайная весть о предстоящем рождении ребенка располагала ко всем людям без различия, дарила чудесное над ними преимущество.