Чудо. Встреча в поезде

— Ах, да. Ну, так вот, и то, и другое проявляется в действии. Возьмем, например, убийц. Гай говорит, что приговор суда не в состоянии никого исправить. Каждый человек судит себя сам, сам себе выносит приговор и казнит себя достаточно жестоко. На самом деле Гай слишком хорошо думает о людях! — Бруно засмеялся. Он был так пьян, что едва различал лицо Энн, но ему хотелось передать ей все, о чем они с Гаем говорили, — кроме той маленькой тайны, которую передавать нельзя.

— А если у человека нет совести — ведь он же не станет себя казнить?

Бруно устремил взгляд в потолок.

— Это верно. Совести нет у глупцов и злодеев. Глупцы обычно попадаются. Но если взять тех двоих, что убили жену Гая и моего отца, — Бруно изо всех сил старался казаться серьезным, — это, должно быть, незаурядные люди, как вы думаете, а?

— Значит, у них есть совесть и они не заслуживают того, чтобы попасться?

— О, не говорите так. Я так не думаю, конечно. Но ведь они страдают хоть немного. По-своему! — Он снова засмеялся, потому что был слишком пьян и сам не знал, к чему говорит все это. — Они вовсе не были психами, как там писали про того, кто убил жену Гая. Вот и видно, как мало судебные власти знают криминологию. Такое убийство совершается по сценарию. — Вдруг молнией пронеслась мысль, что у него-то и не было как раз никакого сценария, однако таковых набралась целая куча при убийстве его отца, что, собственно, служит достаточным доказательством. — В чем дело, что случилось?

Энн приложила ко лбу похолодевшие пальцы.

— Ничего.

Бруно подошел к бару, который Гай пристроил к камину, и плеснул виски для Энн. Бруно хотел бы иметь такой же бар и у себя дома.

— Почему у Гая в марте было исцарапано лицо?

— Исцарапано? — Бруно повернулся к ней. А Гай говорил, что Энн царапины не видела.

— Более чем исцарапано. Порезано. И рана на голове.

— Я ничего такого не видел.

— Он дрался с вами, так ведь?

В глазах Чарльза, устремленных на нее, появился странный розоватый блеск. Она не улыбалась, потому что не умела притворяться, и теперь была уверена. Энн чувствовала, что Чарльз готов наброситься на нее, ударить, но не сводила с него глаз. Если бы она рассказала Джерарду, подумалось ей, драка послужила бы доказательством того, что Чарльз знал о предстоящем убийстве. Потом она увидела, как губы Чарльза снова искривились в улыбке.

— Нет! — рассмеялся он и сел. — А как он сам объяснил свои царапины? Я ведь с ним не виделся в марте. Меня и в городе-то не было. — Бруно встал, внезапно почувствовав дурноту — не от вопросов, просто с желудком нехорошо. Не хватало еще, чтобы его скрутило сейчас. Или завтра утром. Нельзя здесь вырубаться, нельзя, чтобы Энн увидела это поутру!

— Я, пожалуй, пойду, — пробормотал он.

— Что с вами? Вам нехорошо? Вы как-то побледнели.

В ней не было сочувствия, он мог это определить по голосу.

Да и какая женщина способна на сочувствие, кроме его матери?

— Большое вам спасибо, Энн, за… за весь этот день.

Энн подала ему пальто, и он вышел, спотыкаясь, скрипя зубами при виде огромного расстояния, которое нужно пройти до машины, стоящей у обочины.

Когда через несколько часов приехал Гай, в доме было темно. Он крадучись пробрался в гостиную, увидел окурок в камине, подставку для трубок, сдвинутую набок, вмятину на диванной подушечке. Во всем был виден особый беспорядок, который не могли создать ни Энн, ни Тедди, ни Крис, ни Хелен Хейберн. Он так и знал!

Гай опрометью бросился в комнату для гостей. Бруно там не было, но на ночном столике валялась жестко скомканная газета, а рядом с нею, по-домашнему — десятицентовик и еще два цента. В окне занимался рассвет — тот самый рассвет. Гай отвернулся от окна, и затаенное дыхание со стоном вырвалось наружу. Зачем, зачем Энн так поступила с ним? Именно сейчас, когда это так невыносимо — когда лишь часть его пребывает в Канаде, а другая остается здесь, в когтях у Бруно, которого полиция преследует по пятам. Полиция дала ему лишь короткую передышку! Но теперь чаша весов переполнилась. Терпеть долее невозможно.

Он зашел в спальню, встал на колени перед Энн и в страхе принялся целовать ее — настойчиво, грубо, пока не ощутил, как ее руки обвились вокруг него. Гай спрятал лицо у нее на груди, в теплых складках простыни. Казалось, вокруг него, вокруг них обоих ревет бушующий шторм, и Энн — это точка тишины в эпицентре, а ее дыхание — единственный знак нормального ритма, присущего здоровому миру. Он разделся, не открывая глаз.

— Я по тебе скучала, — были первые слова Энн.

Гай стоял в изножье кровати, стиснув кулаки в карманах халата. Напряжение не ослабевало, а шторм теперь был заперт в оболочке его существа и свирепствовал там, не находя исхода.

— Я на три дня. Так ты скучала, значит?

Энн чуть сдвинулась в постели.

— Почему ты на меня так смотришь?

Гай не отвечал.

— Я с ним встретилась один только раз, Гай.

— Почему ты вообще с ним встречалась?