Чудес не бывает

Действительно, общественные деятели, которые боролись против диктатуры, сделали из нас героев и не скрывали своих помыслов, воспользовавшись случаем, изменить политическую ситуацию. В тюрьму, чтобы подбодрить нас, приходили даже знаменитые политики, бывший президент Юн Бо Сон и другие. И студенты в тюрьме считали естественной такую поддержку общества.

Но я прекрасно понимал, что мы не сделали ничего, чтобы сравнивать себя с умершими в этой тюрьме патриотами и борцами за независимость. Протест против позорной дипломатии правительства был ничтожным по сравнению с деяниями борцов прошлого. Ибо не все, кто критикует страну, являются патриотами. Это было просто обязанностью молодого поколения, которое любит свою родину. И это не стоило того, чтобы возвеличивать себя до уровня национальных героев.

Осмыслив все это в тюрьме, я понял, что должен делать. Я стал отдавать все свои силы учебе, которую оставил без внимания, когда был президентом студенческой ассоциации факультета или заместителем президента университетской ассоциации. Я читал книги и не только по специальности, много думал. Я задумался о прожитых 20-и годах, когда я не жил, а просто выживал, размышлял о предназначении человека и общества.

В тюрьме у меня появилась «свобода», которой у меня, по сути, никогда не было. И я считал, что мне повезло.

В тюрьме я стал оптимистом. До этого я думал, что жизнь моя невыносима, что это просто жизнь «на дне». Я думал, что отчаяние никогда меня не оставит.

Но когда я попал в тюрьму, я понял, что пессимизм и оптимизм — относительные вещи. Тот, кто находится внизу, и постоянно сравнивает себя с теми, кто выше него, — пессимист. А тот, кто считает свое положение высоким по сравнению со многими другими, — оптимист. Если с позиции свободного человека посмотреть на жизнь в тюрьме, то она покажется безнадежной, но такая жизнь является чистой и искренней для человека, которого ведут на смертную казнь. Когда я каждый день смотрел на заключенных, которые в пяти метрах от меня ходили вдоль заборов и считали оставшиеся им дни, я смог изменить свое отношение к прошлому — с отчаяния на осознание его ценности.

В суде по делам студенческой забастовки 3-го июня 1964 г.

И еще я на себе испытал, какая безграничная возможность выживания заложена в человеке. По началу, несколькими каплями воды, которую давали утром для умывания, я не мог обмыть даже руки. Но не прошло и месяца, как я спокойно ею умывался.

Едой была ячменная каша с несколькими горошинами, которые казались мне просто издевательством. Но несколько дней давали кашу без гороха. И когда я делал зарядку (в день дают 10 минут на разминку), я почувствовал, что у меня просто нет сил. Настолько ценны были для жизни и одна капля воды и одна горошина. Тогда я понял, чтобы человеку выжить, не нужно многого.

После этого и до сих пор я ни разу не пил укрепляющих средств «для поддержания здоровья». И не позволял себе роскоши съесть что-то «полезное для здоровья». Если это делается чрезмерно, то нарушает законы самой природы, и зачастую, напротив, вредит здоровью.

В тюрьме я четко обозначил для себя границы студенческого движения. Студенческое движение должно оставаться делом, которое зарождается на основе искреннего порыва, но если попытаться осуществить его, то это может привести к неприятностям. Конечно, у студентов есть право поднять какой-то вопрос, но его разрешение — совсем другое дело.

В тюрьме я понял, что студенческое движение не должно становиться профессией. Я не мог принять студенческие протесты как «опыт» для того, чтобы стать политиком.

Может быть, мои взгляды о разделении ролей между студенческим движением и старшим поколением были идеалистичными и далекими от реальности. Но не всегда идеализм не реален.

Хорошим примером может стать беседа родителей с детьми. Несчастна та семья, где родители и дети не общаются друг с другом. И несчастны те родители, которых игнорируют дети. Равно, и дети несчастны, на которых давят родители. Но не счастлива и та семья, где беседа ведется без души, только ради беседы. Общение возможно тогда, когда дети остаются детьми, а родители — родителями, когда между ними царит уважение и доверие. Но в моей молодости «настоящих отцов» в обществе было не очень много.

Жизнь в тюрьме Содэмун, куда меня привезли в июне 1964-го, закончилась в октябре того же года. В верховном суде вместо 2 лет заключения мне изменили наказание на 3 года условного освобождения. Я вышел на свободу и обнаружил, что за этот короткий срок стал знаменитым. Задержание, арест, суд, заключение, каждый раз об этом сообщалось на страницах газет.

Было и такое. Родственники со стороны матери жили в Банъяволе недалеко от Тэгу, они выращивали фрукты. Мы были такими бедными, что редко ездили к ним. С их стороны тоже почти не было вестей. И вдруг эти родственники отправили мне коробку яблок, но мне запомнились не это, а адрес на посылке.

«Город Сеул. Район Енгсан. Ли Мён Баку».