Чудаки и зануды

Учительница была так обескуражена, что я невольно погладила ее по щеке.

— Не сердитесь, — улыбнулась я. — Все уладится, вот увидите.

Я чувствовала себя взрослой, утешающей ребенка.

— Могу подтвердить, она девочка, — вдруг громко сказал Исак.

Все обернулись. А он покраснел как рак, словно сболтнул лишнее.

— Девчонка! — простонала Катти. — А я в нее влюбилась!

Тут даже Трясогузка поневоле улыбнулась.

— До встречи, — крикнула она мне вдогонку.

Я так устала, что едва не свалилась с велосипеда, когда съезжала на дорожку к дому. Сказывалась бессонная ночь. Мне казалось, я не спала не меньше недели. Но теперь вся эта свистопляска позади. Теперь я стану примерной тихоней, на которую никто и внимания не обратит, которую все оставят наконец в покое, и единственной моей странностью останется лишь имя — Симона. Я буду спокойно сидеть на уроках, правильно отвечать почти на все вопросы, и никто меня больше ни в чем не обвинит. Курение тайком и ужасная шайка из сарая останутся в прошлом. Может, иногда я буду ходить с Исаком в кино. И сжимать в темноте его руку, и чувствовать его прохладные губы.

Ничего из этого не выйдет!

— Р-р-р-р! — послышалось вдруг где-то под ногами. Я едва не упала, споткнувшись обо что-то большое и лохматое, растянувшееся у нас на крыльце. Чудовище бросилось на меня. Косматая грязная зверюга уперлась лапами мне в грудь, повалила в жужжащую пчелами клумбу, тыкалась вонючей мордой мне в лицо, шершавым языком слизывала тушь и помаду, а в довершение всего повернулась и шлепнула меня по уху блохастым хвостом.

— Килрой! — завопила я. — Неужели это ты, гадкий помоечник! По каким свалкам ты скитался, что так воняешь?

Пес не отвечал. Я глазам своим не верила. Как же он прожил целую неделю? Где добывал пищу? Где спал холодными, промозглыми, страшными ночами? И все-таки это был он, пусть и мало что осталось от его прежде снежно-белой блестящей шерсти и легкой элегантной походки.

Я валялась с ним по траве, зарывала руки в грязную свалявшуюся шерсть, а пес тявкал, рычал и вилял хвостом от радости и гордости, что отыскал-таки наш дом в Чоттахейти.

Потом мы ворвались в дом.

— Мама! Ингве! Дедушка! Килрой вернулся! — заорала я.

Все окружили собаку, ощупывали живот, лапы, спину — все ли цело. Мы попытались осмотреть его горло — нет ли нарывов. Но обнаружили один-единственный изъян — царапину на левом ухе.

— Ты что, в драку ввязался, кровожадная псина? — спросила я.

— Вау! — пристыжено тявкнул он.

— Надо его вымыть. Больно воняет, — сказал Ингве.

Я отвела Килроя в ванную, вымыла шампунем, сполоснула душем, вытерла полотенцем. А потом долго причесывала его, пока шерсть не заблестела, как раньше. Пес только стонал от удовольствия.

Слопав жаркое, приготовленное нам на обед, и закусив сосисками, ливерным паштетом, салями и фисташковым мороженым с шоколадным соусом, Килрой удовлетворенно рыгнул, и глаза его стали сами собой закрываться. Он широко зевнул. Видно, устал не меньше моего.

Мы устроились на кровати красного дерева. Я слышала, как дедушка внизу разъезжал по кухне в инвалидном кресле, давал указания маме и Ингве, звонил по телефону и приглашал на завтра гостей, а мы с Килроем шептались обо всем, что стряслось за минувшую неделю.

Я уснула, уткнувшись носом в его мягкую теплую шерсть. Но и сквозь сон различала певучий дедушкин голос.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ, в которой хрустальная люстра светит с яблони, играет оркестр стариков и старушек, мы с дедушкой в последний раз тремся носами, а праздник и жизнь продолжаются в ночи

Я спала. До самого вечера. Лишь к ужину встала перекусить. Мы ели в кухне. Там все было вперемешку: салатники, кувшины, блюда, кастрюли, сковородки, бокалы. Воздух был полон испарений и всевозможных запахов. Потом я опять задремала под шум мутовки, бульканье кастрюль и звон разливных ложек.

Проснулась я, когда в окно засветила луна и над кроватью склонился дедушка, его блестящий лысый череп сиял, как вторая луна. Не знаю, дотронулся он до меня или нет. Может, я проснулась оттого, что он просто сидел и смотрел на меня.

Я открыла глаза, и дедушка положил свою огромную руку на мою.

— Вот, хотел посидеть с тобой немного, прежде чем ложиться, — сказал он.

Я кивнула. Все было как в детстве, когда я болела корью и никто не знал, поправлюсь ли. Тогда дедушка вот так же сидел, держа меня за руку. Но теперь-то я была здорова. Давно так хорошо себя не чувствовала.

— Ну, полегчало тебе? — спросил дедушка. Словно прочел мои мысли!

— Угу.