Чтобы жить…

Переводчик Ивон больше времени проводит в комендатуре или вблизи ее. Стоя у крыльца, наблюдал за играющими детьми, и веселящим лающим псом. Доносил важные изменения жителям от руководства, находил контакт с полицией. Он любил прогуляться по улице. Проходя от одной кухни, которая размещалась рядом, до второй, которая находилась в конце главной улицы.

– Ивон. – проходя мимо переводчика, произносила Ира.

Он не раз улыбался ей в ответ.

Старшая сестра Надя, занималась уборкой в домах. Убиралась после немецкого застолья. Тайно приносила домой еду по воскресеньям. Работала на полях. Ей некогда было бегать с младшими сестрами.

А Ира и Оля бегали на ближайшую кухню за остатками еды. Мисок не было. Брали то, что находили: горшок, плоское железо. И бегом к повару, чтобы тот дал хоть чуток каши или супа. Низкий, лысый немецкий повар, не часто баловал едой девочек.

Сегодня Олька была первой, стояла ближе к нему, чем остальные детишки. Глядела живыми пронизывающими глазками. Она вытянулась, протянула руки с круглой железной пластиной вверх. Не замечая, пузатый повар согнулся и головой ударился об эту железную миску. Он как подкошенный, схватившись одной рукой за голову и закричал:

– Russische Schwein! Russische Schwein! – нахмурившийся немец, размахивал большой ложкой.

Испуганные девчонки, бросили все из рук. Шустро начали убегать, как можно быстрее. Медленно за ними, подгоняя, бежал повар, бурча еще что-то себе под нос. Все другие солдаты были в недоумении, пожимали плечами.

– Неужто, дети его напугали? – думали они.

Через два дня девчонки снова подошли к кухне. В этот раз их покормили остатками недоеденной еды. При этом, повар не придавал никакого значения, хотя узнал сестер.

***

Шел год за годом, война казалась вечностью.

Опавшие листья укрыли сухую траву. Около деревни было уже не так спокойно. Жители боялись ходить в лес, больше не от того, что немец увидит, а из-за того, что в лесах прячутся разбойники, убийцы. Которые оберут с головы до ног, да что угодно с человеком сделают. Из леса доносились выстрелы.

Гул кружащих самолетов раздражал еще сильнее, чем прежде. Аэродром стал шире.

Два месяца Степана и других молодых мальчишек отправляли за деревню, в противоположную сторону, копать траншеи, окопы. Строить укрепления для лагеря. Немцы подгоняли парней, нужно было успеть все сделать до прихода зимы. Холодало. После окончания работ, Степан вернулся тощим, обессиленным. Мать обняла его, плакала, сестры тоже обняли его. Плакали и те, чьи сыновья так и не вернулись.

Люди думали, злились, болели душой. А жизнь шла своим ходом, равнодушно и беспощадно.

***

Красно-желтую листву стали заменять снежинки. Сильные ветра приносили их все больше и больше. За окнами быстро темнело, проносилась стужа.

В хате было холодно. Хорошей одежды почти не было, обволакивались в какие были тряпки, в дырявую, протертую ткань. С каждым днем снега становилось все больше. К январю его было так много, что он закрыл окна домов. Горы снега. Жители, пленные, рыли туннели, чтобы пробираться по улицам. По краям дорог проходило по одному узкому туннелю, для разного направления. Немецким солдатам было не по себе от такого белого насыпа. Такой зимы они еще не видели. Словно он падает на них, не давая им пройти, проехать дальше в наступление, останавливал войну.

Жителям очень хотелось есть. На дальней кухне, в конце улицы, вечером варили мясо. Обгрызенные кости отдавали детям. Дети были очень рады костям. Оля одна, без сестер, бежала по хрустящему снегу вдоль улицы, с надеждой, что хоть что-то перепадет. Девочка, с красно-розовым лицом и дрожащими руками от мороза. Ноги не мерзли в окрученных тряпками лаптях. Она прибежала к остальным детям, которые кружили около немецкой кухни и немецких солдат. Военные бросали кости в разные стороны, смеялись, что-то говоря на детей и между собой.

Сегодня, один из солдат, который сидел с остальными в доме, подошел к синеглазой Ольге. Обнял ее, поднял на руки. Девочка закричала от страха, что было силы. Он успокаивал, гладит ее, говоря что-то по-немецки. Рукою показывал, что хочет занести ее в дом покормить. У него с собой ничего не было и на кухне полевой тоже еды уже нет. Еда вся в доме. Ольга продолжала кричать и плакать. Другие дети разбежались. Помня о том, что немец может бросить ребенка в печь. Оля продолжала выбираться, вылезать из рук. Солдат опустил, отпустил ее. Девочка быстро убежала от него, правда недалеко. Она успокоилась, но сердце продолжало грохотать от страха. Остановилась около неспаленного еще, немцами, дома. Вытирает слезы. Осталась стоять рядом с остальными детьми.

Позже, она увидела переводчика Ивона, который вышел на улицу из дома, из столовой, где кушали солдаты. В руках он держит небольшую кастрюлю, сотейник с супом. Поглядев по сторонам он заметил укутанную в тряпки маленькую девочку Ольгу. Подошел к ней, она не стала убегать, нежели остальные. Она помнила его, как он просил ее быть осторожнее. Он показывал еду и говорил.

– Брать, кушать будешь. Солдат отдать еда. Брать! Кушать будешь!