Что знает дождь

Наверное, это было единственное место в квартире, в котором я ничего не трогала. Даже пыль не вытирала. На столе до сих пор лежали мамины бумаги. Стояла её любимая кружка. Витал запах её духов и дедушкиных сигар. Курил он редко. Но в большом запертом на замок шкафу, где за стеклом стояли редкие книги, лежала и коробка с сигарами.

Хьюмидор. Вспомнила я название, пытаясь добраться до коробки, с наружной стороны которой круглый гигрометр показывал влажность. Но ключ от шкафа так и не нашла. Впрочем, не сильно и искала. Открыла пару ящиков, плюнула и села за стол, где лежали бумаги.

Маминым, совсем не «врачебным», разборчивым почерком было исписано несколько листов. На полях двух из них мама от руки сделала рисунки. Они были для меня египетскими иероглифами: «задний листок париетальной брюшины», «подвздошная артерия».

— Однажды я прочитаю и пойму, мам, — сказала я вслух.

Поцеловала листы и вышла из кабинета.

— Прости, — встретил меня на пороге Захар.

— И ты меня, — прижалась я к нему.

— Всё в порядке?

— Да, — вздохнула я. — Просто это мамин кабинет. А она погибла из-за меня.

— Из-за тебя? — удивился он.

— Да, я потащила её в кино, хотя она не хотела идти. Потом мы срезали путь через подворотню. В жилом доме был взрыв. Самодельное взрывное устройство. А она у меня спец по осколочным ранениям, военный врач, много работала по горячим точкам. Вот и взялась помочь. Она уже закончила оперировать мужчину, когда в снятой с него одежде сработало ещё одно взрывное устройство. Прямо в операционной. Она накрыла мужчину собой, когда оно взорвалось. Её — насмерть. Анестезиолога ранило. Остальных не задело.

— И в чём твоя вина? — покачал он головой, глядя мне в глаза.

— Если бы я её не уговорила… Если бы мы остались дома. Или в кафе… Если бы не пошли…

— Насть, — он покачал головой.

— Я знаю, знаю, глупо винить себя за всё то дерьмо, что случается.

— Нет, это не глупо. Но ты не виновата. Не ты виновата.

Я смотрела в его колдовские серые и такие больные сейчас глаза.

— Мама бы никого не винила. Никого. Даже когда убили отца, она говорила — это был его выбор. Мы можем отвечать только за себя. Когда летим в горячие точки, когда лезем под пули — мы знаем на что идём. И она знала. Никто ни о чего не застрахован. Но иногда мне так невыносимо хочется, чтобы я не потащила её на тот чёртов дневной сеанс. Чтобы мы остались дома.

— Она спасла жизнь человеку. И не потащи ты её на тот сеанс — и для него всё закончилось бы иначе. Но он остался жить благодаря ей.

— Ты тоже был ранен, да? Эти шрамы у тебя на животе? — коснулась я кожи под тонкой футболкой.

Он кивнул.

— Они совсем свежие.

— Чуть больше года, — тяжело вздохнул.

— Ладно, не буду спрашивать, если тебе трудно об этом говорить.

— Да, мне очень трудно об этом говорить. Особенно тебе.

— Почему?

— Потому что ты потеряла маму, тебе столько пришлось пережить, а я… у меня всего лишь шрамы.

— Зато у меня теперь есть ты. Если всё это было нужно для того, чтобы встретить тебя…

— Нет, всё это было не нужно, — покачал он головой.

Я потянулась к его губам, не дав договорить. Он ответил на поцелуй.

И к чёрту все эти разговоры.

Что бы ни говорила Оксанка, я любила Захара. И не думала про Урода. Не хотела думать, не хотела спрашивать, не хотела знать. Ничего. Особенно сейчас, когда стала верить другим рукам. Когда училась дышать полной грудью. Стала забывать боль, страх и стыд.

Но именно сейчас после её чёртовых слов я снова стала оглядываться. Мне стал мерещиться Урод. Его запах, его машина, его фигура.

Его белая майка под чёрной кожаной курткой.

Его взгляд под надвинутым на глаза капюшоном.

Его рука, что вдруг легла на поручень в автобусе рядом с моей…

Глава 35

Я ехала на первое собрание в академию в утренний час-пик, когда он встал сзади.

Или не он, а какой-то другой извращенец. Я боялась повернуться, боялась пошевелиться, когда он прижался ко мне своим возбуждённым пахом и тяжело задышал. Коснулся шеи. Я закрыла глаза, готовая услышать «Привет, Блондиночка!», но автобус резко затормозил, я рванула вперёд, проталкиваясь между людьми, а когда оглянулась, никого не увидела. Никого, похожего на Урода.

Сердце бешено колотилось. В горле пересохло. И даже оказавшись в академии, я никак не могла успокоиться, даже пропустила часть обращения, думая о своём. Но потом нам зачитывали правила, рассказывали историю, объясняли особенности обучения — я отвлеклась, забыла.

Собрание закончилось. Тех, кому требуется общежитие, пригласили к столу. А я обернулась к выходу и… увидела его.

Он стоял у стены. Спокойный. Расслабленный. Грыз ноготь. И, казалось, даже на меня не смотрел. Но он смотрел. Из огромной аудитории словно резко высосало весь воздух — мне нечем стало дышать. И словно не было тех двух месяцев без него, не было свободы, не было забвения — не было ничего. Он никуда не делся. Просто ослабил поводок.

— Как ты собираешься учиться? — пошёл он рядом, словно старый знакомый.

— Также, как поступила. Молча.